— Милый, ты должен выпить это.

Она протягивает мне стакан, до половины наполненный тягучей бурой жидкостью.

— Что это?

— Тебе не всё равно?

Она права. Пью тёрпкую жидкость. Ничего. Терпимо.

— Утром и вечером, Сёма, — говорит она, усаживаясь в кресло напротив. Полы халатика послушно ползут вверх по крепким загорелым ногам и останавливаются в сантиметре от самого интересного. — Через день кровь очистится от сексоингибитора, но в туалет придётся побегать…

— Напугала! — я запускаю вилку в пластиковую посудину с салатом из капусты.

— Для лимаксы — минутное дело. Шутя кровь чистит, может, согласишься? Это как гирудотерапия…

Нет. Это как ушат холодной воды. Сразу хочется назад, в камеру. К простой и ясной жизни арестанта.

— Ладно, забудь, — она досадливо машет рукой. Соломенные волосы от резкого движения вздрагивают вместе с грудью. — Не напрягайся. Мы уже один раз сделали ошибку. Не нужно ничего рвать. И доказывать ничего не нужно. Просто поешь котлеты с макаронами. А после всё обсудим.

— После котлет? — я возвращаюсь к ужину; в камере кормят по-другому.

В конце концов, за эти пять лет много чего произошло. И от того максимализма, который когда-то будил во мне безрассудство, мало что осталось. Наверное, поэтому, когда она закурила, я только спросил:

— Давно куришь?

Она улыбается, красивым жестом отводит руку в сторону и смотрит на тлеющий кончик сигареты:

— Вот как мы расстались, так и начала. Ты же понимаешь — вреда никакого. Минздрав предупреждал-предупреждал, а лимакса предупредила…

— Как и всё остальное.

— Ты против?

— Никотин охотился на лошадь, а червь убил человека.

— Глупости, — она небрежно ведёт сигаретой в воздухе. — Глупости и расизм.

— Кому как, — я пожимаю плечами. — Для меня чистота человеческой расы — не пустой звук.

— "Чистота расы"? У тебя давно был секс с человеком?

— Ха! — смех сухим комом застревает в глотке. — Какой секс, милая? Я в армии. В дисбате…

— Ты прекрасно понял, о чём я! И не нужно бравировать несуществующими тяготами. В армии ты шестой месяц. В дисбате — второй. И наверняка за отказ от соития с лимаксой. Верно?

— Верно, — неохотно соглашаюсь я. — Вот только про "секс с человеком"… ты зря.

— Это почему же?

— Потому что "человеческих женщин" больше нет. Полным составом подались в мутуалки. Умным захотелось стать красивыми. Красивым — умными. Нет больше человеческих женщин, Марина. И человечества больше нет.

— Ты нисколько не изменился, — недовольно хмурит брови Марина, — всё драматизируешь.

— Нет, милая, это не драма, это — трагедия. Я слышал, что вы уже и забеременеть можете по желанию…

Я вытираю салфеткой губы и беру стакан с чаем. Да! Это не наше отвратное пойло с привкусом мыла. Это — чай!

— Всё под контролем, — соглашается она. — Биохимия, гистология, вегетация…

— Ура алкоголю и наркотикам! — дурашливо тяну старую песню. — Без будуна и зависимости!

— Это плохо?

— Не знаю, — я возвращаю на поднос пустой стакан. — Уже не уверен. Только если червь "чистит" и "продуцирует", для чего вообще табак и алкоголь? Пусть бы себе и гадил наркоту прямо в кровь, по капле. Ходили бы под вечным кайфом.

— Ради эстетики процесса, дорогой.

Она эффектно выдыхает очередные три литра сизого воздуха, безнадёжно испорченного никотином, и гасит сигарету в одной из моих пустых тарелок. Я ставлю поднос с использованной посудой на пол, и Маринка тут же усаживается мне на колени. Она поправляет волосы, и мы целуемся. Нежно и долго… как и следует целоваться любовникам после долгой разлуки.

От неё пахнет ландышем и чистой кожей. Карамельный привкус губнушки напоминает о студенческих временах. И никаких следов никотина…

— Я где-то читал, что теперь для беременности вам и мужчина не обязателен?

— Даже вреден, — безразлично соглашается она. — Труднее контролировать: мальчик или девочка, цвет глаз, волос…

— И ты будешь утверждать, что это не смерть расы? Неслыханно: человек размножается почкованием!

— В самом деле, — она не скрывает насмешки. — Как-то не по-божески: безболезненные роды, плевать на резус-фактор и контрацептивы. Никаких циститов-маститов, патологий незрелости, генетических болезней и уродств. А что, собственно, ты бы хотел оставить из этого списка?

— Характер, дорогая, — я сыт и благодушен. Тема нисколько не напрягает. Тепло и уютно. У меня на коленях — самая прекрасная женщина в мире. И она просто ждёт, когда я отнесу её в постель. — Человечество забывает о трудностях. Мужчинам не нужно тренироваться до седьмого пота, чтобы выглядеть мужчинами. Подсадил червя на спину — оп-ля! Готово! Аполлон, мать его! Все — аполлоны. Поголовно. Женщине не нужно мучить себя диетами и постоянно думать о том, как она выглядит. Червя на спину, хлоп! Венера!

— И что же в этом плохого?

— Дармовщина, Маринка. Человек делал себя, превозмогая трудности. Черви убили трудности. Без трудностей нет людей.

— Мне кажется, ты идеализируешь человека, — мягко говорит она. — Сколько мужчин тренировалось "до седьмого пота"? Я, к примеру, знаю только одного. И что же, чёрт подери, плохого в том, что теперь каждый делает своё тело, как ему нравится? Неужели мир будет уродливей, если все будут аполлонами и венерами?

— Мир — это стимулы к развитию и совершенству. Совершенно не важно: каратэ или тхэкван. Важно: "до", — путь, которому должно следовать.

— И что это означает, милый? — мурлычет Маринка, покусывая мне ухо. — Нельзя ли попроще, на примерах.

Но я всё ещё держусь, противлюсь неизбежному:

— Человечество беззащитно… здоровье и мускулы — это ещё не готовность отразить агрессию и защитить.

— Следи за словами, милый, — она, смеясь, ладошкой прикрывает мне губы. — Уж не нас ли, мутуалов, ты записываешь в человечество? Не нас ли собираешься защищать?

Я чувствую досаду.

Она права.

Для меня и вправду они — люди, а не улитки. Впрочем, если судить по пропорции масс, то такое представление весьма близко к истине.

— Эй, защитник, — неожиданно меняет тон Марина. — Не пора ли нам в койку?

— Но это… милая… у меня же пока не работает. Ещё сутки изнурительной терапии.

— Неужели тебе не хочется проверить? Или я должна тебе напомнить, что ты обычно делал в таких случаях?

…

Нет, я справился и без её напоминаний. И уснули мы только под утро…

Бытие. Гл. 3. Ст. 14: