в значительной мере сохраняла связь с правящим консервативным истеблишментом, для которого эта масса была, так сказать, боевым резервом против внутренней «революционной опасности». Однако Англия была далека от социальных угроз такого рода. Окончание Первой мировой войны не привело в Великобритании ни к распаду общественных структур, ни к революционному перевороту в сфере формы правления. Однако развитие революционных, антирасистских движений, пожалуй, уже тогда начало угрожать гегемонии англичан в их расистской империи. Чем меньше у консервативного истеблишмента Британии было веских поводов передавать власть внутреннему британскому фашизму, тем, конечно, полезнее казалось ему укрепление фашизма внешнего: гитлеровская экспансия на восток обещала создать угрозу для угрозы – для Советского Союза, в то время еще враждебного по отношению к Британии. Коль скоро расизм Третьего рейха был не в меньшей степени преемником расизма Британской империи, чем нацистская Германия – Германии кайзеровской, то тем легче было премьер-министру Невиллу Чемберлену принять решение в пользу проекта англо-немецкого сотрудничества, не слишком отличавшегося от проектов Джозефа Чемберлена и Хьюстона Чемберлена.

Однако похвальные высказывания Вильгельма II по адресу англичанина Хьюстона Стюарта Чемберлена, который позже вдохновлял Адольфа Гитлера, ни в коем случае не означают даже отдаленной сопоставимости их политической практики. Тот «намордник» (Beisshemmung), который сохранял эффективность немецкой монархии как правового государства до ее краха в 1918 г., в Великобритании продолжал действовать. Хотя основополагающие постулаты расизма попали в Центральную Европу именно из Англии, у себя на родине они не нашли такого развития, которое можно было хотя бы отдаленно сравнить с их воплощением при гитлеровской власти.

Ведь если британский расовый империализм и был главным примером для агрессивного расистского нацизма, то, с другой стороны, первый давал Англии клапаны для выхода агрессивности вовне – что снижало ее уровень внутри страны. С одной стороны, нельзя сказать, чтобы антидемократизм как позиция колониальных англичан не оказывал сильного влияния на саму Англию. С другой – авторитарные модели поведения оказали на властные структуры империи столь сильное влияние, что именно там могла развиться фашистоидная готовность притеснять. Таким образом, именно социальные установки жителей колониальной империи в значительной мере абсорбировали потенциал антисемитизма. Большая часть антисемитов в Великобритании происходила как раз из среды колониальных англичан: это была, так сказать, их вторичная установка внутри основной расистской[1548]. Она больше служила для консолидации власти, чем для пропагандистской подготовки экспансии. Поэтому основой английского расизма была не юдофобия. А вот в Центральной Европе – начиная с Вены Гитлера – антисемитизм укрепился именно в качестве внутреннего клапана для внутренних социальных фрустраций. Третьему рейху он тоже служил пропагандистским средством оправдания экспансии. (Об уникальности английской практики геноцида писал еще Чарлз Дилк (1869) в своей «Более Великой Британии»: «Англосаксы – единственная истребляющая раса на земле. Никогда еще – вплоть до начала ставшего теперь уже неизбежным уничтожения индейцев… маори и австралийцев [аборигенов] – ни одна столь многочисленная раса не была стерта с лица земли завоевателями»[1549]. Этот британский расизм представлялся чрезвычайно успешным – в противоположность догитлеровскому австрийскому антисемитизму.)

Возможно, предположение, что без практического расистского опыта Британской империи (столь процветавшей, в отличие от империи габсбургской) австрийская юдофобия Гитлера не довела бы до массовых убийств подобного масштаба на расистской почве, до столь уникального и систематичного геноцида, нельзя доказать впрямую: эта причинная связь подтверждается лишь косвенными доказательствами. Так, уверенное заявление Гитлера (в заключении к «Mein Kampf») – связанное и с другими его высказываниями на ту же тему – о «властителях мира», принадлежность к которым государство может обрести, только заботясь о своих «лучших» в расовом отношении обитателях, может опираться только на «опыт» британской мировой империи. Это подтверждает и Гервин Штробль в своей монографии «Тевтонский остров. Восприятие Британии нацистами»: Гитлер полагал, что увеличение дистанции «между расой господ и низшими расами [в духе Хьюстона Стюарта Чемберлена] заложено в самой сердцевине британского империалистического этоса и является секретом успеха британцев… Гитлер был захвачен идеей расовой чистоты, его привлекала склонность британцев видеть в туземцах не братьев… но подчиненных… Несомненно именно здесь кроется связь между расой и империей (идея этой связи доминировала во взглядах Гитлера в течение всей его жизни), именно здесь кроется объяснение настойчивых утверждений Гитлера о том, что в управлении Россией Третьему рейху следует брать пример с британского правления в Индии»[1550].

Во всяком случае, бесспорно, что создатель Третьего рейха – просто до однообразия регулярно – ссылался на английские прецеденты, на соответствующую британскую практику, постоянно «оправдывая» с их помощью собственные действия и желания: «А Англия, – завопил… Гитлер… – Англия, сколотившая свою империю грабежом и воровством?.. Империи создаются мечом и обдуманным насилием…» Об этом вспоминал Герман Раушнинг – его конфидент в течение многих лет[1551].

Вообще Англия была и оставалась мерилом притязаний и чаяний Германии, по крайней мере с момента основания рейха в 1871 г. Если бы дурное обращение с «туземцами» лишало права на владение колониями, «из этого [бы] следовало сделать вывод, что… Англия не имеет права владеть колониями» – такие аргументы выдвигало колониальное ведомство рейха в 1919 г., когда Германию под этим благовидным предлогом собирались лишить колоний[1552]. Прообраз представлений об «имперской расе», какими они были, например, у Эриха Коха, рейхскомиссара «немецкой» Украины: «Мы – народ господ, который должен понимать, что самый простой немецкий рабочий в расовом и биологическом отношении в тысячу раз ценней, чем здешнее население»[1553], – определенно пришел из Великобритании. Но этот гибрид обывателей в качестве колониальных «властелинов» – перенесенный на почву «восточного пространства» – сознательно шел на то, чтобы превзойти своих британских учителей. (Например, в расистской Австралии убийство на расовой почве тоже очень долго не каралось, но, с другой стороны, его и не вменяли в обязанность. А буры, прославлявшиеся с 1899 г. именно как жертвы британской грабительской войны и даже британских концлагерей[1554], проявили себя в Южной Африке по отношению к африканцам как намного более жестокие расисты, чем все английские империалисты, вместе взятые.) По мнению Адольфа Гитлера, английские образцы подлежали «ревитализации»: «Сегодня в этой империи уже налицо признаки распада… потому что ей нигде не хватает смелости показать себя решительным хозяином собственных владений… если они стали слишком гуманными… то их время прошло», – заключал он[1555].

Прагматизм – и доведение до абсурда вследствие безусловного подчинения фюреру

Безумны не столько сами посылки, сколько неумолимая последовательность, с какой из них делаются выводы, и не считающаяся ни с каким реальным опытом логичность, с которой все эти выводы воплощаются в жизнь.

Ханна Арендт

«Миротворцы», властители Британской империи, готовы были уступить Гитлеру, чтобы укрепить свою империю. Однако если растущая слабость британского империализма приписывалась смягчению свойственной ему прежде безжалостности, то империя Гитлера оказалась слишком безжалостной – себе же