сказал Гуров, глянув на Шурика, сделал ему знак остаться и достал сигареты.

… – Ну, допустим, Стасы могли и не заметить твои два момента, – мягко начал Лев Иванович, убедившись, что Шурик намерен молчать и дальше, – но мы-то с тобой, Александр Александрович, не лыком шиты и разумы друг друга оскорблять не будем. Где второй момент? Я не услышал отчета об общении с Капустиной.

– Я могу не отвечать? – почему-то резко спросил Хортов.

Гуров помолчал, пуская колечки в потолок, потом зевнул и сказал равнодушно:

– Что ж, не мочь, конечно, можешь. Не буду же я тебе иглы под ногти загонять. Только как бы тем самым еще хуже сделаешь.

– Почему? – выпустив две драконьи струи дыма, скрипнул Хортов.

– Ты видел когда-нибудь, как рана загнивает? – лениво начал Гуров, тщательно, взвешивая каждое слово. – Знаешь, какая самая страшная ошибка в обработке такого рода повреждений? Самое страшное – это ее прятать. Необработанную. Будет до того плохо, что гангрена начнется. Так и с человеческой душой: один раз в сторону вильнешь и недоговоришь, второй раз умолчишь о чем-то важном – и готово дело, уже гнильца пошла все дальше и дальше. А там кто знает, может, и хирургическое вмешательство уже не поможет.

– Ладно, понял, без достоевщины, пожалуйста, – буркнул Шурик, – только вы никому, я слово дал.

– Ну что ты как маленький. Ясное дело. Да и кому, кроме меня, твоя информация нужна?

– Да, в самом деле, простите, я что-то недодумал. Ну, в общем, Лев Иванович… как бы это. Короче, они обе одновременно, с одним и тем же человеком, которого первый раз на дискотеке встретили… ну, понимаете? В этой самой квартире, которую тренер оплачивал.

– Вот так-так, дела-а-а-а… – протянул сыщик. – Это, знаешь ли… Вырвались на свободу кобылицы.

– Ну, потом стало ясно, что стрелял-то он не холостыми, а потом, как слух дошел до родного села, пошли угрозы – так не нашли ничего лучше, как оговорить честного человека, который им столько добра сделал. Что теперь? Ведь им по семнадцать всего.

Некоторое время они молчали: один – переживая, другой – переваривая информацию и в очередной раз поражаясь паршивости людской природы.

– Об изнасиловании они, конечно, не заявляли, на настоящего виновника? – уточнил на всякий случай полковник.

– Какой там, что вы! Все происходило добровольно. Да не просто добровольно, а прям с песней! Там такие страсти, дуреха до сих пор расплывается при воспоминании… такой, говорит, сильный, умный, глаза такие добрые, стальные – и ма-а-а-а-аленький… а сама, чтоб вы понимали, с меня ростом, коса до пояса, эдакая кровь с молоком. Сиротка, тоже мне.

Снова помолчали.

– Ну, натурально, эти факты я в доклад не включу, – пообещал Гуров, хотел похлопать стажера по плечу, но не стал. – А ты, Шурик, не раскисай. Ты сыщик, сейчас по крайней мере, а сыщику приходится вступать в контакт с живыми людьми. Не всю же жизнь иметь дело со строчками и статистикой.

Хортов с силой раздавил окурок в пепельнице.

– Да понимаю, не маленький. Но вы представьте себе, Лев Иванович, только допустите на минуту, что это – не случайно, что все специально было сделано, и не по пьяни, не в состоянии чего-то там внезапно возникшего. Каким циничным мерзавцем надо быть, какое грязное воображение иметь…

– И богатое, – вставил Гуров.

– Богатое! Чтобы вот так играться – не в шахматы, а с живыми людьми. Так точно, так нагло. Но ради чего? Ради чего, главное?

– А если бы ради высокой цели – то ничего?

– Зачем смеяться-то… подло ведь поступил этот парень с девчонками.

– Вон оно что… – протянул Лев Иванович, по-новому глядя на стажера. – Прости, ошибался я в тебе. Тебя ковырни – и вылезет прямо пионер-герой. Ну, извини. Только теперь риторические вопросы побоку, давай-ка отправляйся отдыхать. Завтра не приходи, отоспись, отдохни.

И Гуров отправился к Орлову.

Глава 12. Резолюция: «в архив»

Доклад Гурова – бесстрастный, сжатый, сухой, перечень действий и установленных фактов, не более того, – генерал выслушал молча, внешне совершенно спокойно.

– Спасибо. Проведена хорошая, качественная работа, – произнес он наконец, и было совершенно очевидно, что думает он о другом. – Теперь вот что. Со своей стороны хочу внести кое-какой дополнительный фактический материал.

Орлов выложил на стол толстую, прошитую папку. Генерал не жаловал новомодные скоросшиватели, из которых так легко что-то изъять. Одно время Верочке пришлось пожертвовать маникюром, чтобы обеспечить надлежащее сшивание шилом, грубой иглой и суровой ниткой, потом навострилась проводить сшивочно-переплетные работы без особых усилий.

– Ознакомься.

И Гуров ознакомился. В папке содержались сведения, по сути, о второй жизни Рустама Арутюнова, которая разительно отличалась от той, о которой так много знал теперь Лев Иванович. И эта вторая жизнь была сплошной жертвой всем и вся. Благодарности, просьбы о помощи, сведения об оплате счетов на дорогие лекарства, фотографии и платежки, платежки, платежки, чеки, чеки, чеки…

– Прямо Робин Гуд, – пробормотал полковник, чтобы снизить пафос ситуации.

– Или Юрий Деточкин, – хмыкнул генерал, отыскивая нужную бумагу. – Вот, изволь видеть: последний платеж с его личного – подчеркиваю, Лева, личного! – счета был сделан буквально за четверть часа до самоубийства. Все раздал, что было, по крайней мере, на собственных счетах.

– Да, – кивнул Гуров, вспомнив деньги отца Федора, – и то, что в наличии, – тоже. Хотя совершенно никто не мешал пополнить счета конторы.

– И, заметь, никто ничего не знал, – подчеркнул Орлов. – Никто и ничего. Что получается?

– По всем статьям брильянтовый человек.

– Вот тут сведения о том, что на деньги, которые он пожертвовал, созданы десять спортшкол в регионах. А вот вырезка, полюбопытствуй.

Гуров пробежал глазами текст: «Аноним… пожертвовал 150 миллионов рублей… ребенок со спинальной мышечной атрофией… сбор на золгенсму[2] закрыт…».

– Это Арутюнов, продал квартиру на Покровке. Данные из реестра недвижимости. Что до этой запредельной цены, то я специально уточнял у медиков: так и есть, столько и стоит. Препарат самый дорогостоящий. И причем этот укол надо было сделать до того, как ребенку исполнится два года. За три дня до смерти Арутюнова девочке как раз два и исполнилось. Мать до сих пор от счастья заикается и не знает, за кого Бога молить.

– А это что такое? – Гуров, перелистнув несколько страниц, указал на одну, на папиросной бумаге, набранную мелким шрифтом, на которой были жирно подчеркнуты четыре строчки: «…приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители».

– Страница из Библии, – ответил Орлов, закрывая папку.

Они долго сидели молча, гоняя в кружках остывший чай.

– Итак, Левушка, из всего накопанного и увиденного что следует? Поведай, – наконец нарушил молчание генерал.

– Думаю, картина ясная. Некто