Учение распространялось как пожар. Для того чтобы понять методику и встать на путь движения к счастью, требовались часы или даже минуты. И новообращённые адепты счастья сами начинали привлекать в «Лигу» всё новых и новых последователей. Круг вставших на путь расширялся в геометрической прогрессии.

Доходило и до крайностей. В Индии при горячей поддержке правительства началась закладка «Храма Платона Колпина», причём когда новость облетела весь мир, появились сообщения о том, что строительство подобных храмов рассматривается ещё в десятке стран. Во Франции родился проект об установке на Елисейских полях в Париже, прямо напротив Триумфальной арки огромного памятника мне. В Китае половина молодёжных организаций решили бороться за право носить имя Платона Колпина. Мэр Нью-Йорка назначил референдум по переименованию города в Колпин-Сити. Но больше всего усердствовали жители Колпино — скромного промышленного пригорода Петербурга. Они объявили свою территорию заповедником и выдвинули губернатору требования о создании музея Платона Колпина, несмотря на то, что с этим пригородом меня не связывало ничего, кроме созвучной фамилии.

Я читал ленту новостей и ощущал, что на голове начинают шевелиться волосы. Мир менялся прямо на глазах.

Но ведь именно этого я и хотел — изменить мир, не так ли? И хотел сделать это быстро?

Я выключил компьютер, на время отгородившись от стремительных перемен, видимых сквозь монитор. Есть ли у меня право на то, чтобы изменять людей? На то, чтобы навязывать им своё видение жизни? На то, чтобы лепить их судьбы по своему усмотрению? Может быть, есть кто-то, кто-то другой, кто гораздо лучше меня знает, что нужно человечеству. Кто-то, кто сможет дать людям выстраданное, выношенное и в муках рождённое счастье, а не моё — готовое к употреблению? Ведь что я, по сути, делаю? Используя свою технику управления вероятностями, заставляю огромное количество людей плясать под мою дудку. Имею ли на это право?

Я встал, в раздумьях смерил шагами комнату, потом вышел на террасу. Над серой Москвой отцветал закат — солнце раскинуло огромные бледно-оранжевые рукава вдоль горизонта, как бы пытаясь обнять весь город сразу. Как гигантская мать, укрывающая детей, оно тянулось к маленьким, несоразмерно крохотным людям, но те, не замечая солнечной любви, шли и ехали — каждый по своим делам.

И тогда мне подумалось, что я, чёрт возьми, люблю этих людей. Не обращая внимания на всё зло в их душах, несмотря на их жадность, зависть, жестокость, себялюбие, лживость, глупость — люблю их, как отец любит нерадивых отпрысков. И именно поэтому я не могу равнодушно оставить их такими, какие они есть. Я буду пытаться переделывать их, пытаться сделать их лучше и счастливее — в меру своих сил. А раз сил мне дано немало, то и сделать я смогу многое.

18

Вы можете представить себе мир, в котором живут исключительно счастливые люди?

Когда-то я много размышлял о том, как должен выглядеть рай. Чем в раю заниматься людям, пардон, душам? Если все они поголовно пребывают в счастье, неге и блаженстве, то разве останутся стимулы что-то делать, куда-то двигаться, развиваться? Или же рай — это конечная точка, движение в которой уже невозможно? Нечто вроде хэппи-энда в голливудской мелодраме, оставляющего за кадром дальнейшие события, и потому лишь умозрительного, далёкого от реальности?

С другой стороны, куда ещё можно вести человечество, как не в этот самый рай, при всей его условности и сложности для воображения? Ну не ставить же, в самом деле, в качестве цели уничтожение вселенной! А насколько жизнеспособно будет общество, состоящее только из счастливых людей, — в этом мне ещё предстояло убедиться.

Впрочем, в реальности до поголовного счастья было ещё далеко. Изобретённая мною методика, растиражированная в миллиардах брошюр, не давала мгновенного эффекта. Да, всего за несколько минут человек мог встать на путь, ведущий к счастью. Но для того, чтобы пройти путь до конца, требовалось одним — несколько часов, другим, как я подозревал, — месяцы.

Но ждать не хотелось. Словно в поднадоевшей компьютерной игре, конец которой был рядом, мною овладевало желание ускорить темп времени, пропустить рутинные, ненужные, скучные действия — и увидеть, что там, в финале. Это желание тревожило меня, казалось нездоровым. Разве можно назвать здоровым нетерпеливое стремление человека отковырять коросту на затянувшейся ранке, тем самым лишь отдаляя заживление?

Я размышлял об этом, сидя в кофейне на Тверской и, конечно, лишь по счастливой случайности оставаясь неузнанным. За чёрно-белыми столиками, потягивая кофе, сидели обычные люди — и я жадно вглядывался в лица, пытаясь поймать в глазах отблески счастья. Казалось, что улыбчивых, довольных посетителей было гораздо больше обычного, но какова в этом роль «Лиги Счастья», я не знал.

За соседний столик уселся массивный мужчина в деловом костюме. Подозвав порхающую официантку и сделав заказ, он развернул газету и отгородился ею от меня, всем своим видом показывая неудовлетворение окружающим миром. Счастлив ли этот человек? Нет, он, скорее всего, предпочёл не тратить время на такую ерунду, как брошюрки «Лиги Счастья».

Мужчина оторвался от газеты и бросил на меня взгляд, полный недовольства. Моё созерцательное настроение вмиг улетучилось. Я встал, едва не опрокинув недопитый кофе, подошёл к соседнему столику и аккуратно вынул газету у толстяка, не ожидавшего ничего подобного. Он с изумлением смотрел на меня, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег.

— Ты счастлив? — спросил я, глядя в его поросячьи глазки.

Мужчина, наконец, нашёлся:

— Да как вы смеете?!! — завопил он фальцетом. — Кто вы такой?!

— Ты счастлив, — утвердительно произнёс я. Мужчина резко оборвал крик, удивлённо посмотрел на меня и вдруг расцвёл широкой, от уха до уха, улыбкой. Глаза толстяка, ещё мгновение назад наполненные злобой, стали довольными и маслянистыми, как у наркомана, только что вколовшего дозу.

На крик прибежал администратор кафе, молодой парень с тревожным лицом.

— В чём дело? — поинтересовался он.

— Ты счастлив, — отмахнулся я и вновь увидел ту же перемену, что только что произошла с толстяком. Черты лица администратора разгладились, рот расплылся в улыбке, а острые льдинки зрачков стали таять в тёплом океане кайфа.

Я попятился к двери и выскочил на улицу.

— Ты счастлива! — сообщил я дворничихе в белом фартуке, и она, всплеснув руками, посветлела лицом и присела от неожиданности.

— Ты счастлив! — крикнул я водителю, напряжённо пытающемуся втиснуться на парковку. Тот остановился, перегородив выезд, вынул ключ из замка зажигания и закрыл глаза, прислушиваясь к новым ощущениям.

— Ты счастлив! — успокоил я озабоченного охранника, направляющегося к раскорячившейся машине. Седеющий мужчина замер и с ошалелым видом расстегнул глухой ворот рубашки.

Я шёл, почти бежал по улице — и мановением руки превращал прохожих в улыбающихся, осчастливленных идиотов.