– Подожди, я все объясню. Мы свободны. Мы сможем уехать, и нас никто не достанет. Только ты и я. Книги, стихи, природа. У нас будет семья, ты родишь мне ребенка. Поедем в ту новгородскую деревню, где могила Хлебникова, станем ее беречь. Нам будет чудесно, поверь!

– Посмотри на себя, ты ужасен! У тебя не губы, а шевелящиеся черви! У тебя не кожа, а чешуя! У тебя на руках когти, а между пальцами перепонки! Где ты появляешься, там смерть, разрушение! Ты предал меня, Градобоева, предал множество прекрасных людей. Теперь им грозит арест, тюрьма, даже смерть!

– Подожди! – Бекетов чувствовал, что теряет ее. Она удаляется навсегда, и он не в силах ее удержать. – Этот Божок, его красные жестокие угольки… Он сказал: «Забыть навсегда». Градобоев в опасности. Божок его хочет убить! Надо сообщить Градобоеву!

– Это ты его хочешь убить! Ты, ты! Он благородный, честный, страдалец за народное дело, мученик и святой! А вы с Чегодановым изверги и убийцы!

– Надо спасать Градобоева… Ты не уйдешь от меня… Та солнечная поляна, лазурь… Мы с тобой улетим…

Он обнял ее, но она с силой его отшвырнула:

– Ненавижу!

Запрыгнула в машину. Фары ослепили его. Машина попятилась, развернулась и исчезла в проеме, брызнув рубином.

Бекетов стоял ошеломленный, и дождь наносил ему хлесткие пощечины.

Начальник охраны Божок видел, как Бекетов покинул штаб. На его толстом лице появилась довольная улыбка всеведения. Он пробрался сквозь скопище чиновников, депутатов, доверенных лиц. Его губы улыбались, а глаза презрительно скользили по шумному сборищу. В зрачках горели красные угольки нетерпения. В коридоре он достал мобильник и позвонил старому сослуживцу Семену Хуторянину, охраннику Градобоева.

– Здорово, Сема, еще не спишь?

– Здорово, Петя. Не до сна. Как там твой?

– На седьмом небе. А твой?

– Жить не хочет.

– Поможем. У меня к тебе просьба.

– Говори.

– К твоему штабу придет народ. Ну, разные там активисты, оппозиционеры. Плакаты, мегафоны: «Градобоев – наш президент!», «Бойкот фальшивым выборам!», «Чегоданов украл голоса!». И всякое разное. Ты им не мешай. Пусть колобродят. Попроси своего, чтобы вышел к ним на балкон, уважил народ. Сделаешь?

– Это надо?

– Сделай, прошу тебя.

– Куда мне теперь податься, Петя? Ты бы вытащил меня из болота.

– Я тебя под Первомайской вытащил, и сейчас вытащу. Будешь работать со мной.

– Спасибо, Петя, ты друг. А что просишь, то сделаю.

– Ну, бывай.

Божок снова набрал номер и тихо приказал:

– Давай, выводи людей. Действуй по схеме «Б». «Куда, куда», – откуда мать родила. К штабу Градобоева, башка куриная.

Божок вернулся в шумный зал, где продолжали праздновать успех, уже без Чегоданова. Подошел к Немврозову, который рассказывал забавную историю олимпийской чемпионке по гимнастике.

– Можно вас на минутку, Михаил, – отозвал он Немврозова. – Вы исключительный талант. Как говорится, звезда нашей тележурналистики.

Немврозов польщенно поклонился, не ожидая услышать столь высокую похвалу от всемогущего человека:

– Я делал что мог. Мои заслуги весьма скромны. Мною руководил Андрей Алексеевич Бекетов. Он мой куратор. Он настоящий гений. Я думаю теперь, когда Федор Федорович возвращается в Кремль, Бекетову уготована новая, ведущая роль.

– Не думайте об этом, Михаил. Бекетов ушел из политики. Он будет не у дел. Он не оправдал ожиданий.

– Что вы говорите? – изумился Немврозов. – В чем его прокол?

– Он не оправдал ожиданий. Теперь вашим куратором буду я. Мы станем встречаться и разрабатывать некоторые операции, которые потребуются в новый политический период.

– Конечно, конечно, – с готовностью ответил Немврозов. – То-то мне казалось, что Бекетов дает сбой. Что-то я в нем чувствовал неладное.

– С победой, Михаил. – Божок протянул бокал, и Немврозов, жадно блестя глазами, чокнулся.

Елена мчалась к штабу Градобоева с ужасным предчувствием. Это она, в своей слепоте и доверчивости, стала причиной страшного зла, привела Градобоева к гибели. Эта гибель приближалась к Градобоеву по ночной Москве, и надо ее упредить, заслонить Градобоева или погибнуть вместе с ним. Она много раз принималась звонить, но телефон Градобоева был заблокирован. Она представляла, как он мечется в опустелых комнатах, одинокий, затравленный, без недавних друзей и сподвижников. И только она одна может его утешить, вдохновить, вернуть ему волю. Упредить неведомую беду.

Москва в черном дожде пылала синей ртутью, брызгала белой плазмой. Дома казались огромными сосудами, в которых полыхал огонь, плескалось липкое пламя. Под колесами извивались разноцветные черви, из них струилась красная, зеленая, желтая жидкость. То падало из неба фиолетовое пернатое чудище, то всплывала из глубины огненная, с раскаленными жабрами, рыба. Навстречу летели сверкающие медузы, бесшумно расплющивались о стекло. Ее опутывали водоросли, ядовитые многоцветные стебли, сочно хрустевшие под колесами. Едкие, с мокрыми лепестками, цветы бились о стекло, норовили ужалить. Рекламы, как громадные светила, лиловые, изумрудные, рубиновые, проплывали над крышами. Она не узнавала Москвы, которая казалась бредом, больным сновидением.

Переулок у набережной, где находился штаб Градобоева, был перекрыт полицейскими. Елена бросила машину на набережной, где гигантский Петр в пятнах туманного света казался колючим, перепончатым динозавром, вставшим на задние лапы. Она прошла сквозь кордон полиции. Перед особняком толпился народ. Гудел мегафон: «Градобоев – наш президент!». Под фонарями светлели плакатики: «Чегоданов, ты украл голоса!», «Вор, верни, что украл!». Елена, глядя на балкон, на занавешенные светящиеся окна, снова пыталась звонить. И опять безуспешно. Она протолкалась к дверям с кнопкой домофона. Нажала. Голос спросил:

– Кто?

– Я, Елена Булавина.

– Приказано не пускать.

– Я пресс-секретарь Градобоева.

– Не велено. – И голос пропал.

Елена в отчаянии отступила. Стояла в толпе, слушая гул мегафона. Всматривалась в балкон, в занавешенные окна, не скользнет ли по ним знакомая тень.

Градобоев пережил потрясение, преодолел взрыв, разорвавший на лохмотья его личность. Чудовищными усилиями он собрал воедино разлетавшуюся галактику, вернул на место все ее планеты и звезды. Снова был ее центром. Непокоренный, несдавшийся, он продолжал сражаться. Был волнорезом, о который расшибался свирепый поток. Вспарывал волны, раздваивал их, укрощал ревущую громаду. Он оставался непобежденным борцом, идущим к победе через все поражения.

Градобоев не покинул особняк, сидел перед компьютером, набивая в блог послание к единомышленникам.