Сэм разглядывает фотографии, откидывается в кресле и говорит дрожащим голосом:

— Я настоящий сын своего отца. Брат Верн вам скажет.

Его стальной веер словно бы складывается у меня на глазах, но я не понимаю почему. Я встаю, подхожу к нему сзади и кладу руки на спинку кресла, чтобы он знал, что я рядом. В этот момент я понимаю, в чем причина. В проеме кухонной двери, прямо напротив Сэма, стоит Джой. Он боится за нее и стыдится самого себя.

— Папа! — кричит Джой, вбегая в комнату. — Послушайся их. Скажи правду. Тебе нечего скрывать.

Наша дочь не имеет ни малейшего представления о правде, но она невинна и, я должна сказать, глупа, как ее тетушка.

— Если ты скажешь правду, произойдут хорошие вещи, — говорит она. — Ты ведь сам мне это говорил.

— Видите, даже ваша дочь просит вас сказать правду, — поддакивает Биллингс.

Но Сэм непреклонен:

— Мой отец родился Сан-Франциске.

Джой плачет и умоляет его. Верн хныкает в соседней комнате. Я стою, беспомощно опустив руки. А моя сестра где-то на съемочной площадке или покупает себе новое платье или что-нибудь еще.

Биллингс открывает свой портфель, достает лист бумаги и протягивает его Сэму, который не читает по-английски.

— Если вы подпишете эту бумагу, признавая, что прибыли сюда нелегально, — говорит он, — мы лишим вас гражданства, которое и так недействительно. Когда вы подпишете бумагу и признаетесь, вы получите неприкосновенность, новое, настоящее гражданство — при условии, что расскажете нам обо всех знакомых, родственниках и соседях, которые прибыли сюда незаконно. Особенно нас интересуют те бумажные сыновья, которых сюда ввез ваш так называемый отец.

— Он умер. Зачем теперь это?

— У нас есть его дело. Как у него могло быть столько сыновей и столько партнеров? Где они теперь? И не надо говорить нам о Фреде Лу. Мы о нем все знаем. Он получил свое гражданство по закону. Расскажите нам об остальных и о том, где можно их найти.

— Что вы им сделаете?

— Не беспокойтесь о них, беспокойтесь лучше о себе.

— Вы дадите мне документы?

— Вы получите легальное гражданство, как я и сказал, — отвечает Биллингс. — Но если вы не признаетесь, мы депортируем вас с женой в Китай. Разве вы не хотите быть рядом с дочерью, чтобы уберечь ее от беды?

Джой вытягивает шею от удивления.

— Она, конечно, отличница, но она учится в Чикагском университете, — продолжает Биллингс. — Все знают, что это коммунистская берлога. Вы знаете, с кем она общается, что она делает? Она член Христианской демократической ассоциации китайских студентов.

— Это христианская группа, — говорю я, но вижу тень на лице своей дочери.

— Они называют себя христианами, миссис Лу, но это прикрытие коммунистов. Именно из-за того, что ваша дочь связана с этой группой, мы и заинтересовались делом вашего мужа. Она участвовала в демонстрациях и собирала подписи на петициях. Если вы нам поможете, мы закроем глаза на эти нарушения. Она родилась здесь, и она всего лишь дитя. — Он смотрит на Джой, всхлипывающую в центре гостиной. — Возможно, она сама не понимала, что делает, но как вы поможете ей, если вас обоих вышлют в Китай? Вы хотите разрушить и ее жизнь?

Биллингс кивает Сандерсу, и они встают.

— Мы уходим, мистер Лу, но эти беседы бесконечно продолжаться не могут. Либо вы сообщаете нам то, что мы хотим знать, либо мы пристальнее приглядываемся к вашей дочери. Ясно?

После их ухода Джой подбегает к креслу отца, падает рядом с ним и всхлипывает ему в колени:

— Почему они так с нами поступают? Почему? Почему?

Я опускаюсь на колени рядом с дочерью, обнимаю ее и пытаюсь встретиться взглядом с Сэмом в поисках надежды и поддержки, которую он мне всегда давал.

— Я покинул свой дом, чтобы заработать на жизнь, — говорит Сэм отстраненно, глядя куда-то во мрак отчаяния. — Я прибыл в Америку, чтобы попытать счастья. Я сделал все, что мог…

— Разумеется.

Он бессильно смотрит на меня.

— Я не хочу возвращаться в Китай, — говорит он безнадежно.

— Тебе не придется туда возвращаться. — Я кладу руку ему на плечо. — Но если и так, я поеду с тобой.

Мы встречаемся взглядами.

— Ты хорошая женщина, но что будет с Джой?

— Я тоже с тобой поеду, папа. Я все знаю о Китае и ничего не боюсь.

Пока мы сидим рядом, я вспоминаю слова З. Ч. Он говорил про ай го, любовь к своей стране, и ай жэнь, любовь к близкому человеку. Сэм боролся с судьбой и покинул Китай и не перестал верить в Америку даже после всего, что с ним произошло, но больше всего в мире он любит Джой.

— Я хорошо, — говорит он по-английски и гладит дочь по голове. Затем он переходит на свой родной сэйяп. — Загляните к дяде Верну. Слышите его? Ему нужна помощь. Он напуган.

Мы с Джой встаем. Я утираю ей слезы. Когда она направляется в спальню Верна, Сэм берет меня за руку. Он цепляет пальцем мой нефритовый браслет, удерживая меня на месте, показывая, как он любит меня.

— Не беспокойся, Чжэнь Лун, — говорит он. Отпустив меня, он с мгновение смотрит на свою руку и вытирает с пальцев слезы дочери.

Войдя в комнату к Верну, я вижу, что он ужасно расстроен. Он невнятно бормочет про сотни цветов и Мао и про то, что председатель приговаривает к смерти всех, кого поощрял критиковать правительство. Верн так потерян, что эти мысли смешались у него с тем, что он слышал в гостиной. Пока он бормочет и жалуется — от страха он испачкал свой подгузник, и при каждом его движении мне в нос шибает омерзительная вонь, — я мечтаю о том, чтобы здесь была моя сестра. Наверное, в десятитысячный раз я мечтаю, чтобы она сама заботилась о своем муже. Мы с Джой долго успокаиваем и моем Верна. Когда мы выходим из комнаты, Сэма нигде нет.

— Надо поговорить о группе, в которой ты состоишь, — говорю я Джой. — Но подождем, пока вернется твой отец.

Она не покоряется и не извиняется. С абсолютной уверенностью, присущей молодости и всем, кто вырос в Америке, она заявляет:

— Все мы — граждане свободной страны. Они ничего с нами не сделают.

Я вздыхаю:

— Потом. Потом поговорим вместе с папой.

Я направляюсь в ванную рядом с нашей спальней, чтобы смыть с рук запах Верна. Я мою руки и умываюсь в раковине и, подняв глаза, вижу, что в зеркале, в котором виден чулан, отражается…

— Сэм! — кричу я.

Я бегу в чулан, где висит Сэм. Я обнимаю его болтающиеся ноги и поднимаю их, чтобы освободить его шею. Перед глазами у меня все темнеет, сердце гремит в груди, а уши глохнут от моих криков.

Я не отпускаю Сэма, пока Джой не приносит стул и не перерезает веревку. Я не отхожу от него, когда приходят люди и забирают его в похоронное бюро. Я как могу забочусь о теле Сэма, выказывая ему любовь и нежность, которую не могла показать, когда он был жив. Потом Мэй забирает меня из похоронного бюро и отвозит домой. В машине она говорит: