Проходя мимо стоящих у дверей барака стрелков, краем уха услышал:

«-Глянь-ка. Ведь это Ахмат. Тот, что с питерней рубился.

– Гнида. Отряд положил».

Стрелки заспорили, но мне было все равно. Музыка нового мира звучала внутри. Серебристая Рыбка наконец-то обретала голос.

Мысленно я прощался со Второй Базой. Прощался с резервацией. Стена будет разрушена, – люди должны жить в Русских Джунглях, должны обустраивать Русские Джунгли.

Но пока мне нужен нож. Настоящий. Такой, чтобы можно было спрятать за пазуху. И я знаю, где взять его.

В баре было пусто. Рустам, голый по пояс, совсем как в то, памятное для меня, посещение, скучал у стойки. На желтом лице вспыхнула радость, узкие глаза превратились в едва заметные трещинки. Значит, узнал.

– Зеленки, Рустам.

Он тут же подал полную кружку. Я взял, но пить не спешил.

– Хорош, что пришел, Ахмат. Ты тогда отец Никодим спас. Благодарить тебя.

Я кивнул.

Рустам, судя по всему, истомившийся без посетителей, не прочь был поболтать.

– Ай, нехороший конунг на отца нападать. Отец – он отец. А ты – хорош. Раз!

Бармен на примере бутылки, показал, как я повалил дебошира.

– Нужно подчиняться сильный. Сильный знать, слабый – нет. Слабый должен молчать.

– Рустам, а ты на казни был?

– Чья казнь?

– Женщины и мутанта-подростка.

Желтое лицо отразило страдание.

– Был. Там все был. Слабый стать сильный – нельзя. Но женщина и мальчик жалко.

– Жалко?

Рустам прикрыл ладонью рот, со страхом глядя на меня.

– Не бойся, мне самому жалко.

Он кивнул, улыбнулся, отчего глаза совсем стерлись с лица.

– Зачем пришел, Ахмат? – хитро сказал. – Ведь не пить. Совсем не пить.

– Мне нож нужен, Рустам.

– Нож?

– Ну да. Есть у тебя?

Он замялся.

– Есть, два нож. Но мне нужно. Я работать, Ахмат.

– Но один у тебя все равно останется.

– Один.

Вся фигура Рустама отражала мучительное раздумье.

Наконец, крякнув, он достал из-за стойки короткий узкий нож и протянул мне.

Я повертел оружие в руках, попробовал лезвие ногтем. То, что надо.

– Спасибо, Рустам.

Он махнул рукой.

– Кушай будешь, конунг?

– Твоего фирменного? – засмеялся я. – Тащи.

Рустам исчез в подсобке. Я стоял, опершись на стойку, и не расслышал шагов. Легкая рука легла на плечо. Обернулся – Вика!

Одноглазая шлюха, ночь с которой мне подарил отец Никодим.

– Вернулся, конунг?

Голос женщины зазвенел в помещении бара. Звучал ли он здесь когда-либо?

На Вике было короткое, изъеденное молью пальто, оголяющее сильные бедра. На ногах – коричневые сапоги на высокой платформе, рваные и истоптанные. Синий глаз холодно блестел.

– А, Вика, – пробормотал я. – Как ты?

– Как я?

Она взяла мою кружку с зеленкой, и – залпом.

– Я – прекрасно.

Вика откинула со лба светлую прядь.

– Искала тебя, Ахмат. Вчера заходила в твою конуру, да тебя там не было.

Что-то в голосе женщины мне не понравилось.

– Меня искала?

– Да. Хотела расспросить о Твери.

Далась же им всем эта Тверь!

– Тебе-то зачем?

Она не ответила, глядя на меня.

– Так зачем?

Лицо Вики сделалось злым.

– Ублюдок, это ты убил его.

Я удивленно привстал.

– Что ты несешь, дура?

– Белка был в твоем отряде.

Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.

– Он погиб, выполняя свой долг, – сказал я. – Моя совесть чиста.

– Твоя совесть чиста… – кивнула Вика.

Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил Викину руку, заломил, забрал нож.

– Сволочь, – Вика заревела.

Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.

– Что ты делать, конунг?

– Ничего, просто у девушки истерика.

Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.

– Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.

Вика рыдала, сидя на полу у стойки.

– А как же еда?

– В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.

Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.

Вика разозлила меня. Не потому, что хотела убить: на эту попытку она имела право. Право, данное ее любовью к Белке.

И все-таки – сука! Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в том, что я – человек. Ведь быть человеком – это слабость, а слабому не удержать Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?

Вика любила Белку. Я люблю Марину.

Серебристая Рыбка.

– Андрей!

Кто-то зовет, и я просыпаюсь.

Тишина.

– Андрей!

Марина, ты?

Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в глазах – радость.

– Андрюша.

Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой.

– Марина, ты пришла.

Она улыбается.

– Да, Андрюша. Но не одна.

– Не одна?

Марина кладет мою руку себе на живот.

– Он – там.

Я смотрю на нее, ничего не понимая.

Марина смеется.

– Это чудо, Андрей. Он – там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, – единственный ребенок в Русских Джунглях.

Ребенок… Я видел детей во сне, никогда – наяву. Ребенок… Он такой маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и Марины. И – Русских Джунглей.

– Андрей…