— Отвянь… махра, — отвечает один из сидящих возле машины, вяло отмахиваясь зажатой в кулаке гранатой. Секунд пять или семь он возится, вставляя чеку в запал, а затем добавляет. С бесконечной усталостью в голосе:

— Второй час вас ждем. За…лись… вусмерть.

— Фам…лия… Дол…сть, — едва слышно хрипит танкист с забинтованной головой. Из двоих, видимо, он старший. Как по возрасту, так и по званию.

— Старшина Пилипчук, командир взвода, 4-я мотострелковая бригада, — докладывает пехотинец и, развернувшись, орет в темноту. — Вощило! Мать твою! Санинструктора сюда! Быстро!

— Туда. Туда санитаров, — кивает в сторону ближайшей воронки тот, кто помоложе. — Там наши… Раненые.

— А вы…

— Мы подождем, — перебивает Пилипчука танкист, с трудом поднимая правую руку. — Сержант, кх-кха, Винарский… 12-я танковая.

— Ст. ший… трук… Пост…ков, — тихо бормочет второй.

— Понял, товарищ старший политрук… Вощило! Сам сюда! Двоих к воронке! Выполнять!

Через десять секунд помимо упомянутого Вощило, коренастого мужичка лет тридцати, к тридцатьчетверке подлетает еще один красноармеец. Старшине совсем не знакомый, в разорванной гимнастерке, с торчащими из прорехи на заднице подштанниками. Бросая на землю винтовку с примкнутым штыком, он плюхается рядом с танкистами.

— Т-тащ сжант, тащ сташ трук… Живы… Ох, мамочка… ё…

— Живы, Марик…экх-э… жи… — пытается ответить сержант, сбиваясь на сдавленный кашель.

— А Макарыч, Гриша?

— Там… — машет рукой танкист, указывая на окоп и суетящегося санинструктора.

— А…

— Да живые они, живые, — успокаивает бойца красноармеец Вощило. — Ток раненые.

— Ну тогда я…

— Иди, Марик… Глянь, — бормочет Винарский, откидываясь назад, прислоняясь спиной к танковому катку. — Глянь. Потом… расскажешь.

Привалившийся к его плечу комиссар неожиданно дергает головой и вяло тычет сержанта. В бок. Локтем.

— С..шай… Ви…арский… Не п. му. Как ты с. ел сток… рицев нам…тить?

— Не знаю, тащ старш политрук, — морщась от боли, честно отвечает сержант. — Повезло… наверное.

Танкист и впрямь не знает, как вышло, что он, командуя всего лишь легким Т-70, смог за один бой уничтожить семь вражеских танков и одну самоходку. Не считая сожженной днем "трешки", парочки БТР и десятка, как минимум, автомобилей. Да плюс батарея ПТО возле рощи, да плюс та, что здесь, около хутора, да плюс живой силы без счета, да плюс… В общем, много еще чего можно припомнить.

Однако это не главное.

Суть в том, что именно этот бой возле затерянного в степи хуторка обеспечил общий успех сегодняшнего наступления. О чем пока не догадываются ни бойцы, ни их командиры — взводные, ротные, комбаты, комбриги… Даже командарм не догадывается. Так же как и комфронта, так же как и представитель Ставки. И никто пока еще не подозревает, что пять человек, сумевших выстоять там, где победить невозможно, уже изменили будущее. Направив историю по новому руслу. Историю войны, историю страны, историю мира. Впрочем, никто и никогда теперь не узнает о том, что было бы, если бы…

И, конечно же, сам сержант об этом тоже не ведает.

Весь этот длинный и нескончаемо трудный день представляется ему смутно. Почти как сон. Сон странный и какой-то сумбурный. Немецкие танки, овраг, роща, колонна грузовиков, горящий хутор, фрицы, разбегающиеся в стороны от перевернутых орудий. Всё это привычно, всё это узнаваемо. Но чудится ведь и еще кое-что. Совсем непонятное. Широкий, забитый автотехникой плац. Город, утопающий в зелени, оплетенный покрытыми рыжей пылью дорогами. Совершенно фантастические машины, катящиеся по разбитому шоссе. Коротко стриженный и крепко сбитый человек в камуфляже, которого сам сержант отчего-то величает майором. Рядом с ним двое, молодая девушка и совсем юный парнишка, почти подросток. Снова какая-то неизвестная техника. Чернявый лейтенант со смутно знакомым лицом, в летном шлеме и с дурацкой трубой на плече. Неясные картинки. Движущиеся словно в немом кино, расплывающиеся, теряющиеся в оранжево-сером тумане с сиреневыми сполохами. А уже под самый конец видения… остается одно. Единственный образ. Сияющий, переливающийся всеми цветами радуги. Одинокая, застывшая в напряженном ожидании девушка. Девушка в синем берете. На мотоцикле. Изумительно, невероятно красивая. Такая далекая. И такая близкая. Та, которая ждет. И помнит.

"Черт! Какая же она всё-таки…", — мотает головой сержант, приходя в себя, стряхивая наваждение. Понимая, что всё это сон. Просто сон. Который уйдет. Уже сегодня. Забудется, сотрется из памяти. Оставив лишь легкую грусть и смутные, уходящие со временем воспоминания. О том, что где-то, когда-то всё было хорошо. И кто-то был счастлив.

Бывает, что ищешь покоя.

Бывает, остался один.

Бывает, что память уходит

По тысяче разных причин.

Бывает, что стертые шрамы

Пробитой у сердца брони

Опять открываются раной.

Бывает, что долгие дни,

Недели, года и столетья

Проходят. И жизни поток

Истает, как сорванный ветром

Зеленый пожухнет листок.

Бывает, что в ржавчине траки

И ствол орудийный склонен.

Бывает, остался для драки

Последний в укладке патрон.

Бывает, нет силы, нет мочи

Терпеть пустоты берега.

Бывает, что истово хочешь

В прицеле увидеть врага.

И чудо приходит, бывает,

Как эхо забытых боев.

И древний твой враг получает

Под башню снарядом из снов.

А после израненный в битвах

Солдат, что с седой головой,

Вернется, спасенный молитвой,

Туда, где был счастлив. Домой.

(М.Кацнельсон. Старый солдат)

18 сентября 2015 г. Москва. Лианозово

"Тик-так. Тик-так. Тик-так…" — знакомые всем с детства звуки. "Тик-так, тик-так…" — выбивает простецкий ритм мерно раскачивающийся маятник. Хотя, возможно, тикает вовсе не он, а прячущийся внутри старых ходиков хитроумный анкерный механизм. Или свисающие на тонких цепях гирьки являются всему причиной. Кто знает. Ведь люди часто не замечают того, что рядом. И не пытаются выяснить причину, истинную суть обыденного. Замечая лишь странное, не вписывающееся в их привычные представления об окружающем мире.

Вопросом происхождения "тиков" и "таков" Евгений Захарович Винарский никогда в своей жизни не заморачивался. За пятьдесят лет, прошедшие с тех пор как в его доме появились часы с кукушкой, он просто привык к этим негромким звукам. И даже наоборот, когда часы, бывало, останавливались, выбрав весь ход не слишком длинных цепей, наступающая тишина казалась старому танкисту просто оглушающей. Почти как на фронте, когда во время коротких передышек между боями здоровый сон отчего-то улетал напрочь вместе с артиллерийской канонадой, заставляя беспокойно ворочаться в тесноте окопа или внутри боевой машины и вздрагивать от каждого тихого шороха. Шуршания трав, комариного писка, стука дождевых капель по остывающей после жаркого дня броне. Обычных, известных каждому звуков мирной жизни. Оставшейся где-то далеко, там, куда еще надо дойти, доползти, доехать. На танке, на облучке орудия или же просто на своих двоих, меряя пыль фронтовых дорог разношенными сапогами.