– Ну, ты как? – спросил Пол и внезапно посерьезнел. – Что случилось?

– Пойдем, сядем, дорогой. – Она взяла его за руку.

– Они дошли до ее скамьи, вспугнув по дороге стайку голубей. Нора взяла свою книгу и принялась водить пальцами по закладке.

– Пол, у меня плохие новости. Отец девять дней назад умер. От сердечного приступа.

Его глаза расширились от ужаса и горя. Он отвел взгляд и молча уставился на дорожку, по которой только что шел к матери, к этому страшному известию.

– Когда были похороны? – спросил через какое-то время.

– На прошлой неделе. Мне так жаль, Пол. Я не смогла тебя разыскать. Думала обратиться в посольство за помощью, но даже не знала, откуда начать. Вот, пришла сюда – в надежде, что ты появишься.

– Я чуть не опоздал на поезд, – задумчиво произнес он. – Мог и не появиться.

– Но появился, – сказала она. – Ты здесь.

Он наклонился вперед, уперев локти в колени, сцепив между ними руки. Она вспомнила, что ребенком, скрывая горе, сын сидел точно так же. Пол сжал пальцы, разжал их. Нора взяла руку сына в свою, почувствовав застарелые мозоли на кончиках его пальцев. Они долго сидели, прислушиваясь к шелесту ветра в кронах деревьев.

Когда Пол заговорил, его голос срывался.

– Отец… умер. Я такого и представить не мог. И вообще думал, что он меня не волнует. Ведь мы почти не общались.

– Знаю. – После звонка Бри она шла по улице под аркой древесных ветвей, открыто плакала и сама злилась на Дэвида за то, что он ушел, не дав ей возможности с ним объясниться. – Но раньше у вас, по крайней мере, был шанс.

– Да. Я все ждал, что он сделает первый шаг.

– Думаю, он тоже.

– Он – мой отец, а не наоборот, – сказал Пол. – Это ему полагалось знать, как следует поступить.

– Он любил тебя.

Пол коротко, горько засмеялся.

– Нет. Звучит, конечно, красиво, но… Я ходил к нему, пытался что-то наладить, но мы только болтали о том о сем и – ничего больше! С его точки зрения, все во мне было не так. Он бы с радостью поменял меня на другого сына. – Слезы, собравшиеся в уголках глаз, грозили пролиться.

– Милый, – ласково произнесла Нора. – Он любил тебя. Правда. Ты для него был самым замечательным сыном на свете.

Пол резким движением вытер слезы. От горькой печали у Норы перехватило дыхание, и прошла минута, прежде чем она смогла заговорить.

– Твой отец, – наконец сказала она, – с огромным трудом раскрывался перед другими. Не знаю почему. Он вырос в бедной семье и всегда этого стыдился. Жаль, он не видел, сколько народу пришло на его похороны. Сотни. И все благодаря его клинике. У меня есть гостевая книга – можешь сам посмотреть. Его любило множество людей.

– А Розмари была? – спросил он, поворачиваясь лицом к матери.

– Да.

Нора помолчала, подставив лицо теплому ветерку. Она мельком видела Розмари после церемонии, в последнем ряду, в скромном сером платье. У нее по-прежнему были длинные волосы, но выглядела она старше, степенней. Дэвид всегда утверждал, что у них ничего не было; в глубине души Нора знала, что это правда.

– У них ничего не было, – вслух сказала она. – У твоего отца и Розмари. Все не так, как ты думаешь.

– Знаю. – Он сел прямее. – Знаю. Розмари говорила. Я ей поверил.

– Говорила? Когда?

– В первый день, когда папа привез ее домой. – Он смутился, но продолжил: – Я иногда встречался с ней, когда заглядывал к отцу. Бывало, мы вместе ужинали. Если папы не было, я общался с Розмари и Джеком. Я видел, что между ними ничего нет. При мне к ней приходил ее парень. Странно все как-то… но она хорошая, Розмари. Я вовсе не из-за нее не мог поговорить с отцом.

– Все равно, Пол, ты очень много для него значил. Я понимаю все, что ты говоришь, потому что сама чувствовала то же самое. Эту дистанцию, отстраненность. Слишком высокую стену. Через какое-то время я уже не пыталась преодолеть ее, а потом перестала ждать, что в ней появится дверь. Но там, за своей стеной, он любил нас обоих. Я не знаю, откуда мне это известно, но это так.

Пол молчал, время от времени смахивая с глаз слезы.

Стало прохладней, и в парк потянулись влюбленные, родители с детьми, одинокие старики. К Норе и Полу приближалась пожилая пара. Женщина была высокая, с копной белых волос, мужчина шел медленно, немного сутулясь, опираясь на палочку. Она держала его под локоть и, склоняясь к нему, что-то говорила, а он кивал, задумчиво сдвинув брови, глядя за ограду, на то, что она показывала. При виде такой близости у Норы мучительно сжалось сердце. Когда-то она мечтала, что и они с Дэвидом доживут вместе до старости, переплетутся жизнями, как лианы, обовьют друг друга усиками, перемешаются листьями. Как она невероятно старомодна, даже в этом своем сожалении. Она воображала, что, выйдя замуж, будет прелестным бутоном, защищенным крепкими чашелистиками, укрывающими свернутые лепестки ее жизни.

Вместо этого она нашла свой путь, открыла собственное дело, вырастила Пола, объездила мир. Она сама была и бутон, и чашечка, и стебель, и листок, и длинный белый корень, уходящий глубоко в землю. И это ее радовало.

Пара прошла мимо, и стало слышно, что они говорят по-английски с южным акцентом, – техасцы, предположила Нора, – спорят о том, где поужинать. Мужчина хотел найти место, где подадут стейк и вообще нормальную еду.

– Я жутко устал от американцев, – сказал Пол, как только старики отошли на достаточное расстояние. – Почему они всегда так рады встрече с соотечественниками? Можно подумать, что нас не двести пятьдесят миллионов. Казалось бы, если ты во Франции, надо знакомиться с французами.

– Слышу речи Фредерика.

– И что? Фредерик – эксперт по американскому нахальству. Где он, кстати?

– Уехал по делам. Вечером вернется.

Перед глазами Норы снова вспыхнула милая картинка: Фредерик входит в гостиничный номер, швыряет на комод ключи и хлопает себя по карманам, проверяя, не посеял ли он бумажник. Он любил рубашки с жесткими воротничками, только белые, отражавшие любой свет; каждый вечер, входя в комнату, он бросал галстук на спинку стула и окликал Нору глубоким низким голосом. Пожалуй, прежде всего она влюбилась в его голос. У них было много общего – взрослые дети, развод, ответственная работа, – но, поскольку жизнь Фредерика протекала в другой стране и наполовину на другом языке, Норе она казалась экзотической, знакомой и таинственной одновременно. Старый Свет – и Новый.

– Как тебе здесь, хорошо? – спросил Пол. – Нравится Франция?

– Я здесь счастлива, – ответила Нора, нисколько не погрешив против истины.

Фредерик считал, что обилие туристов испортило Париж, но для Норы очарование было бесконечно. Все эти булочные, кондитерские, тонкие блинчики на уличных лотках, колокола, закругленные старинные здания. Звуки чужой речи, текущей как река, с отдельными узнаваемыми словами, выскакивающими там и сям, будто камешки.