– А как Наталья Арсеньевна?

Вовка молча посмотрел ему в глаза. Старик помялся, неловко отвернулся и тиснул кнопку первого этажа. Двери съехались. Внутри шахты что-то высморкалось с металлическим призвуком и загудело, удаляясь.

– Ты один? – спросила Сима.

Мама с Фомичевым должны были приехать завтра. Что-то задержало их, то ли какие-то дела, то ли, может, и здоровье – по телефону мама не стала распространяться. Голос у нее был ужасный – такого голоса Вовка у мамы просто не помнил. Но было ли это из-за здешних событий или по каким-то тамошним, их собственным причинам, Вовка не знал.

– Да, – сказал он.

Она помолчала.

– Ты меня впустишь?

Он помедлил, заторможенно пытаясь понять, чего она хочет от него, потом дважды беззвучно похлопал себя ладонью по лбу: прости мол, голова никакая. Молча отступил на шаг в сторону. Она вошла. Он закрыл дверь. Она с явным облегчением поставила сумку на пол, сняла куртку.

– Куда деть? – спросила она. – С нее еще капает.

Он опять не сразу понял, что ей надо. Капает… Ну и что? Куда девают куртки? Потом ответил:

– Все равно.

Тогда она просто повесила ее на вешалку в ряд с их обычной одеждой, так внезапно потерявшей смысл. Вот элегантный расхожий теть-Наташин плащ, вот потрепанная любимая куртка отца – сколько Вовка помнил себя в этом доме, именно она тут и висела на этом штыре и зимой и летом.

И теперь висит.

То, что плащу с курткой ничего не сделалось и они спокойно висят, будто ни в чем не бывало, ранило, как кощунство.

Сима стащила одну кроссовку другой кроссовкой, потом другую – босой ногой. Не зная, как вести себя дальше, встала перед Вовкой, как лист перед травой. Он молча смотрел.

– Я вчера, когда услышала, что жену твоего папы увезли в больницу, подумала, что ты можешь тут проголодаться, – сказала она. Помолчала, заглядывая ему в глаза и пытаясь понять, как он отнесся к ее словам. – Через справочное узнала адрес… ты же телефон мне дал тогда… Сварю тебе суп и уйду. – Опять помолчала. Он был как деревянный. – Она там надолго?

– Не знаю, – сказал он.

– Ну, если надолго, я еще приду, – сказала она.

– Мы ребенка потеряли, – сказал он. У него задрожали губы и подбородок. Он прижал их ладонью.

– Господи… – тихо сказала Сима. – Об этом не…

– А я даже не знал, как к нему относиться. У папы будет сын, и не от мамы. Я злился почему-то. А сейчас сижу и думаю: ведь это был бы брат мне. – Запнулся и вдруг добавил нежно: – Раскосенький…

Некоторое время Сима стояла молча, потом призналась неловко:

– Ужас.

А он, пока она беспомощно молчала, уже пожалел, что разоткровенничался.

– Да ладно, – сказал он. – Прости. Не буду тебя грузить.

– Как это не будешь? – спросила она. – А зачем, по-твоему, я тут?

– Кто ж тебя разберет, – проговорил он.

– Проще простого, – сказала она. Встряхнулась и спросила: – Где у тебя кухня?

– Ты серьезно, что ли?

Она не удостоила его ответом, просто пожала плечами. Он показал: туда. Она с усилием оторвала сумку от пола и, обеими руками держа ее впереди себя, повернулась и босиком поковыляла прочь по коридору.

– У тебя штаны мокрые, – наконец заметил он. – Ты не простудишься?

Он смотрел на нее сзади и снова не увидел, как заалела ее шея под подбородком.

– На мне быстрее высохнет, – неловко сказала она. Вошла, увидела многозначительно торчащую посреди пустого стола бутылку. Оглянулась и храбро предложила:

– Хочешь, вместе выпьем?

– Еще не хватало мне детей спаивать, – пробормотал он, заходя в кухню за ней следом. Она взгромоздила сумку на стул, рывком раздернула ее, выставив на обозрение полные снеди потроха, и сказала:

– Если ты еще раз назовешь меня типа ребенком, я тебе морду набью.

Что-то слегка похожее на улыбку мимолетно коснулось его губ. Он сказал:

– В огороде воробей отдубасил кошку, а потом пообещал оторвать ей бошку.

– Одной левой, – деловито заверила она. – Картошка у тебя есть?

– Да.

– Тогда я твою буду пользовать, а ту, что купила, оставлю, она посвежее…

Не понимая, что происходит, и не в силах задумываться сейчас еще и об этом, он тупо уселся на свое прежнее место, на стул верхом, к столу и к бутылке спиной.

И стал смотреть, как Сима, точно хозяйничала тут много лет, споро выкладывает из сумки на стол пакеты и свертки, потом, как хирург перед операцией, моет руки над кухонной раковиной, потом лезет в холодильник, в морозилку, в один шкаф и в другой, настенный, что-то там перебирает и рассматривает… Накатило неуместное умиротворение. Вовку потянуло в сон – он две ночи почти не спал. Но было бы, подумал он, жалко спать, пока она тут. Пока она тут, надо смотреть на нее.

– Слушай, а ты правда физический гений? – спросил он.

– Рано судить, – бесстрастно ответила она, не оборачиваясь. Выбрала кастрюлю, поставила ее под кран набрать воды. – Мне это интересно, нравится. Но если бы то, что дело нравится, гарантировало успех, то… жизнь была бы гораздо счастливее. А почему ты спросил?

Он помедлил.

– А не знаю. Так… Тебе с папой было бы интересно, наверное…

– Он ведь струнной теорией занимается?

При всей своей заторможенности он отметил это ее утешительное «занимается» в настоящем времени – и от благодарности и умиления у него немножко оттаяла душа.

– Ты откуда знаешь?

– Еще зимой… после того, как ты приходил к нам в школу… нашла в Интернете несколько его статей. Старых. Жаль, за последние годы – ничего. Я так поняла, что его тут ракетной фигней совсем отвлекли от фундаменталки. Или он засекретился? Ну, если не можешь, не говори. Наверное, да, было бы интересно. Он жутко нетривиальный, просто слюнки текут. Только я въезжаю с пятого на десятое, еще не доросла. Математика там сумасшедшая. Ну, может, когда он найдется, еще поговорим… – ввернула она, честно, но бессильно стараясь Вовку утешить и подбодрить, и вселить надежду, и сама поняла, что сфальшивила. Переборщила. От досады и неловкости она даже дернула головой и умолкла надолго, сетуя на себя и свою черствость.

Но мужчина молчал, и, в общем, он ее не звал и не обязан развлекать разговором, она это прекрасно понимала. Ему сейчас ни до чего. Спасибо, что хоть впустил.

Некоторое время она творила в тишине, не мороча его неуместной болтовней. И только вздрагивала и сразу тихо радовалась, то и дело чувствуя затылком, спиной, ногами его взгляд, осторожно перебиравший ее, как книгу.

Заунывно шелестел дождь. Шипел газ, забулькало вкусное варево.