очень человечной и сопереживающей женщины в воспоминаниях самой Хербст и образом лживой мегеры, который рисует Кох, можно встретить еще во многих местах. Обычно этот разрыв наблюдается, если мы сравниваем одномерную или искаженную характеристику, которую дает оппонент, с совершенно иным портретом, вырисовывающимся в рассказах друзей или воспоминаниях самого человека. С другой стороны, есть и полные любви воспоминания Тони Хисса об отце, написанные с целью снять с него обвинения в измене. Из этих мемуаров явствует, что Элджер Хисс был хорошим отцом. Но значит ли это, что он не был шпионом?[660]

Пытаясь выявить «шпионок», я обнаружила гораздо больше недосказанного, чем допускает дискурс, сформировавшийся в условиях холодной войны (и отводящий шпионам на шкале приемлемости для общества место где-то рядом с педофилами). Мои поиски привели меня в Москву, в архивы Коминтерна, где я нашла в личном деле Анны Луизы Стронг запись о том, что Милли Беннет – после того, как она уехала в Мадрид в 1936 году освещать военные события, – регулярно присылала оттуда в Москву сведения о добровольцах в Испании[661]. Было ли это шпионством?

Как мне было понимать длинное автобиографическое заявление Майры Пейдж, которая, как я знала, была членом коммунистической партии США?[662] Джон Эрл Хейнс, специалист по советскому шпионажу, пояснил мне, что такого рода заявления служили обычно выражением готовности выполнять подпольную или нелегальную работу на партию. Но еще Хейнс говорил мне, что в Москве никто не даст мне копаться ни в чьих личных делах. Полагал ли кто-нибудь в Российском государственном архиве социально-политической истории – где мне выдали-таки все личные дела, которые я запрашивала, – что я истолкую материалы из этих дел иначе, чем консерватор Хейнс? И как же мне толковать их?

Сильвия Чен, прежде чем выехать из Москвы в США, подала в Коминтерн докладную записку, где сообщала, что цель ее поездки – «работать на К. П. в Америке – выступая на сцене, или же в любом другом качестве, какое партия сочтет для [нее] подобающим». Что она хотела этим сказать? Можно ли считать, что эта докладная записка делала ее предательницей по отношению к принявшей ее стране, – пусть даже ей отказали в американском гражданстве и над ней постоянно нависала угроза депортации, так как китайское происхождение стало помехой для ее натурализации?[663],[664] В силу схожих исключительных обстоятельств нельзя однозначно осуждать афроамериканцев за то, что их так тянуло в Советский Союз.

Мэри Ледер, предпринимая попытки получить визу, которая позволила бы ей вернуться на родину, в США, и воссоединиться с семьей, без лишних колебаний согласилась шпионить на СССР. Она провела почти полгода в особой секретной школе, где осваивала иностранные языки, коротковолновую радиосвязь, микрофотографию и азбуку Морзе, изучала историю и современность, а пройдя курс обучения, приготовилась к отъезду в США, где ей предстояло ожидать дальнейших распоряжений. Но получилось так, что ее задание отменили раньше, чем она смогла выехать в Америку: произошло слишком много арестов, и вся агентура оказалась под угрозой[665]. Если бы Ледер выполнила это задание, то предала бы свою родную страну. Но иного выхода у нее не было: иначе ее не отпустили бы на родину. Читая ее мемуары, невозможно не проникнуться к ней сочувствием.

Меня гораздо больше интересует не шпионаж как таковой, а историческое наследие и вопрос верности. В 1969 году Рут Эпперсон Кеннелл опубликовала книгу «Теодор Драйзер и Советский Союз, 1927–1945». «Возможно, на этих страницах наша бунтующая молодежь и их встревоженные родители найдут своевременную информацию», – написала Кеннелл в предисловии к книге. Эта «бунтующая молодежь» именовала себя «новыми левыми» – отчасти потому, что отвергала верность «старых левых» Советскому Союзу. Кеннелл же считала, что «двум поколениям студентов успели промыть мозги. Из учебников, по которым их учат, убрали все важные факты, касающиеся русской революции, причин Второй мировой войны и решающей роли Красной армии в нашей общей победе». Кеннелл, теперь уже пожилая женщина, приступив к попыткам оправдать собственное прошлое и попутно переоценить наследие Драйзера, оказалась в затруднительном положении. Свою книгу она посвятила «Памяти Сергея Динамова, 1901–1939», которого назвала «дорогим другом Теодора Драйзера во время его пребывания в Москве». Динамов – известный литературовед и верный ленинец – был расстрелян в пору репрессий, выкосивших ряды старых большевиков. В этом посвящении можно усмотреть попытку Кеннелл осудить перегибы Советского Союза, но в то же время не перечеркивать его достижения[666].

Примерно через год после выхода в свет книги Кеннелл Джессика Смит прислала ей письмо, в котором просила прощения за то, что в течение почти сорока лет не пыталась связаться с ней[667]. За четыре десятилетия, истекшие с тех пор, как Кеннелл опубликовала в American Mercury ряд легкомысленных очерков (кстати, она сообщила Смит, что сожалеет о том, что написала их), успело произойти очень многое. Один осведомитель ФБР заявлял, будто бывший любовник Кеннелл, журналист Джуниус Вуд, признал в ней (в письмах, обнаруженных уже после его смерти) агента ОГПУ. Мне представляется это сомнительным, хотя, конечно, все возможно[668].

В 1950-е годы Смит давала свидетельские показания в Юридическом комитете Сената (и в HUAC), но отказалась отвечать на большинство вопросов комитета, прежде всего на те, что касались ее первого и второго мужей: до своей гибели в автокатастрофе в 1935 году Гарольд Уэр будто бы взращивал в администрации Рузвельта тайных оперативников, работавших на СССР, а Джон Абт, входивший (вместе с бывшим мужем Хербст Джоном Херрманом) в так называемую «группу Уэра», тоже подозревался в шпионаже. Сама Смит будто бы передавала советскому руководству информацию различного характера[669].

Как и Джозефина Хербст, Смит явственно чувствовала, что она и ее допросчики говорят, по-настоящему не слыша друг друга:

Если бы вы действительно хотели получить от меня какую-то информацию, то, наверное, расспросили бы меня о нашем журнале, о работе, благодаря которой мы старались достучаться до общества и изо всех сил… стремились создать основу для прочного взаимопонимания между государствами – ради окончания атомной гонки, ради мира… [Смит была редактором New World Review – журнала, сменившего Soviet Russia Today, где она работала ранее.] Почему… если это честное расследование, вы не пытались расспрашивать меня об этом?

Допросчики же упорно допытывались, состояла ли Смит когда-либо в коммунистической партии – как если бы сами не знали, как обстояло дело, и как если бы этим все исчерпывалось. На жалобы Смит один из следователей ответил:

Уверяю вас, мы не ведем охоту на ведьм, и все это никому не приносит удовольствия. Мы здесь представляем американский народ и выполняем порученную нам работу[670].

Предавала ли Смит США? Мне кажется, сама она так не считала. Представляла ли она угрозу для страны? По меркам общественного уклада 1950-х, да, но это мало о чем говорит.

Луиза Томпсон, в 1940 году вышедшая замуж за Уильяма Паттерсона, лидера борьбы за гражданские права и активиста коммунистической партии, сделалась видной деятельницей партии еще в конце 1930-х. ФБР и лично Дж. Эдгар Гувер внимательно следили за Томпсон-Паттерсон вплоть до середины 1970-х годов. Составители донесений постоянно возвращались к тому факту, что она ездила в Советский Союз «в 1932 или 1933 году». Они также обращали внимание на ее участие в деятельности таких организаций, как Национальный негритянский конгресс, Американская лига против войны и фашизма, Совет по африканским делам, «Международная защита труда», Конгресс гражданских прав и «Странники за правду и справедливость». Считалось, что все или большинство этих организаций были связаны с коммунистами, но их цели – содействие гражданским правам, миру, правам трудящихся и так далее – нельзя было квалифицировать как антиамериканские. В разное время Томпсон-Паттерсон писала для коммунистического журнала Working Woman и редактировала Harlem Liberator (издание подобного же рода). На торжествах в День цветного американца она выступала с речью против пыток Луан Пина, китайского активиста рабочего движения. Она публично выступала против линчевания и объезжала страну вместе с женами жертв линчевания. В 1934 году ее арестовали в Бирмингеме за «бродяжничество» – конечно же, за то,