— Я искал причину моих неприятностей, — сказал он. — Ты помнишь это, да? Я не признавался, что ищу конкретно бериллиевую пыль, но я проверил каждый сосуд, респиратор и все остальное, что только могло прийти в голову. Полезное дело в любом случае. Мы действительно имеем под рукой опасные компоненты. — Он помедлил. — Я ничего не нашел.

— Да, но это могла быть какая-то странная случайность, — сказал Хорнер. Хладнокровие вернулось к нему — если он в самом деле терял его.

— Методичные люди, подобные мне, редко подвергаются странным случайностям, — заявил Бенруд, — хотя наверняка полиция будет вынуждена принять это объяснение по прошествии столь долгого времени.

— Но что еще… Гарри, ты знаешь, я сожалею обо всем этом, но если ты настаиваешь на обсуждении причины — то что еще могло вызвать это?

— Я спрашивал себя об этом, — сказал Бенруд. — И потом я вспомнил случай семимесячной давности, когда у меня была обычная ангина и ты уговорил меня попробовать аэрозоль, с которой экспериментировал какой-то химик из Лос-Анджелеса; ты дал мне баллончик, заполненный ею. Мутная жидкость. Я не мог заметить коллоидные частицы.

Хорнер снова вскочил на ноги, стакан при этом упал, и кубики льда рассыпались по ковру.

— Что за чертовщину ты несешь? — воскликнул он.

— Я вспомнил, как ты настаивал, чтобы я продолжал впрыскивание до тех пор, пока пульверизатор не опустеет, даже если горло очистится раньше, — сказал Бенруд. — А потом ты попросил баллончик назад. На что тебе эта двухгрошовая пустяковина?

— Господи, — прошептал Хорнер. — Ты не в своем уме.

— Возможно. — Бенруд отхлебнул еще один большой глоток. Он старался не двигаться. Этот здоровяк сумеет скрутить его в два счета, если потребуется. — Зачем тебе нужен был этот пульверизатор? — спросил он. — Где он сейчас? Кто этот твой друг-химик и где он живет?

— Я… Послушай, Гарри, ты болен. Давай я помогу тебе лечь в постель.

— Дай мне имя и адрес этого парня, — улыбаясь, сказал Бенруд. — Я напишу, и, если он ответит, я униженно попрошу у тебя прощения.

— Он умер, — сказал Хорнер. Он стоял, сжав кулаки, и смотрел на Бенруда немигающим взглядом.

— Ну что ж, скажи мне по крайней мере его имя и адрес. Живой или мертвый, все равно нужно проверять. В конце концов, Джим, я хочу быть уверенным в отношении будущего опекуна моей семьи.

Хорнер ударил кулаком в ладонь другой руки. Губы его растянулись, обнажив крупные, ухоженные зубы. Хорнер всегда был необычно внимателен к своему великолепному телу.

— Я говорю тебе, ты бредишь, — сказал он. Он постоял мгновение, размышляя.

— Так чего же ты хочешь? — резко спросил он.

— Доказательств относительно химика.

— Какого химика? Никто не упоминал никакого химика. Ты болен, и ты бредишь.

Бенруд вздохнул. Он вдруг опять почувствовал себя очень усталым.

— Давай оставим этот вздор, — сказал он. — Я знаю, какие ощущения при лихорадке. У меня ее нет.

Хорнер стоял неподвижно, его свободная спортивная рубашка собиралась в складки при дыхании, незатрудненных вдохах и выдохах здоровых легких. Наконец он сказал, глядя в сторону:

— Ты вполне можешь все это забыть, Гарри. Этого нельзя доказать, ты ведь знаешь.

— Я знаю, — сказал Бенруд. — Если бы я рассказал об этом, ты бы смог убедить Мойру, что мой мозг так же разложился, как и легкие. Я не хочу, чтобы она помнила меня таким.

Хорнер опять сел. Бенруду было бы легче продолжать, если бы тот проявил проблеск скрытого удовлетворения, но с таким лицом Джим вполне мог сидеть за покерным столом в одной из тех ночных игр, которые у них бывали раньше. Бенруд кашлянул, все взорвалось у него внутри, и он подумал, что сможет скоро с этим покончить.

— Мне жаль, — сказал Хорнер тусклым голосом.

— Мне тоже, — просипел Бенруд. И, помолчав, добавил: — Но я человек и хочу возмездия. Было бы хорошо, если бы тебя признали виновным. В Калифорнии за предумышленное убийство дают газовую камеру — изысканный садизм. Ты никогда не признал бы себя виновным, как бы плохо все ни складывалось; ты прошел бы сквозь всю процедуру до конца.

— Потому что я невиновен, — сказал Хорнер.

— Если нет, тогда ответь на мои вопросы.

— Ой, оставь это! Я иду домой.

— Одну минуту, — медленно произнес Бенруд. — Откуда ты знаешь, что я не отравил твой виски?

Хорнер застыл. Краска сошла с его лица.

— Как я говорил, — сказал Бенруд, — ты борец. И, как я теперь понимаю, отчаянный эгоист, достаточно приятный, достаточно компанейский, но, когда все карты на столе, ты тот человек, который считает, что ничего кроме него самого не существует. Так что, если тебе предъявят обвинение в убийстве, ты будешь бороться. Не будет признания вины, ничего такого, что бы помогло получить смягчение приговора. И ты будешь сидеть на стуле, стараясь не дышать, пока твои легкие выдержат.

— Ты отравил виски? — бормотал Хорнер.

— Мотивы легко можно найти, конечно, — сказал Бенруд.

Пот на лице Хорнера блестел, как масло.

— Деньги, ревность. Ты мог…

— Ты отравил виски? — Хорнер спрашивал стариковским голосом.

— Нет, — сказал Бенруд. — Я не хочу, чтобы Мойра помнила меня и таким тоже. Или даже как самоубийцу.

Он встал. Хорнер тоже поднялся, слегка дрожа, хотя ночь была летней. Бенруд осторожно взял в руки нож. Его собственные отпечатки пальцев не будут иметь значения, потому что отпечатков Хорнера там, конечно же, в изобилии.

У здоровяка появилась усмешка.

— Ты, издыхающая букашка, — сказал он, — всерьез надеешься, что сумеешь мне навредить?

— Несколько иначе, — сказал Бенруд.

Он заранее выяснил, где лучше всего резать, и нож вошел в него с гораздо меньшей болью, чем он ожидал. Хорнер закричал и бросился к нему. Кровь залила ему руки. Бенруд оттолкнул его. Хорнер качнулся назад. Брошенный стакан хрустнул под его башмаком, и он свалил столик.

Бенруд набрал на телефонном диске «О».

— Оператор! — задыхаясь, проговорил он — Полиция. На меня нападают, Джим Хорнер нападает на меня, Джим Хорнер, это Гарри Бенруд, я…

Хорнер навалился на него снова. Телефон упал на пол. Потребуется время на то, чтобы установить, откуда был звонок, и пока приедет полиция. Достаточно для того, чтобы раненный, ослабленный человек успел умереть. Бенруд откинулся на спину и отдался охватившей его темноте.

На двери пронзительно звякнули колокольчики. Толстый Джоу, подметавший пол, недовольно поднял голову. Недовольство перешло в отвращение, смешанное со страхом, когда он узнал Лео Линднера, Счастливчика.