— Антуан! — молодая дамочка фокусирует взор на гигантском дуле, — бога ради, не сейчас… — Распахивается люк, и Тамара — по догадке Ленитропа: разве танк сейчас должен быть не у Итало? — э-э — выскакивает оттуда с визгом, клянет Рауля, Свиристеля, Итало, Теофиля и посредника в опийной сделке.

— Но теперь, — вопит она, — вы все мне попались! Одним coup de foudre![130] — Люк падает — ох, господи, — слышится, как в казенник подают 3-дюймовый снаряд. Девчонки визжат и кидаются к выходам. Торчки озираются, моргают, улыбаются, разнообразными способами говоря «да». Рауль пытается взобраться на коня и сбежать, но промахивается мимо седла и соскальзывает по другую сторону, падает в лохань с чернорыночным «Джелл-о» малинового вкуса, сверху навалены взбитые сливки.

— А-ай, нет… — Ленитроп уже решил было забежать танку с фланга, как ЙЙЯЯЯБЛАААНННГГГ! орудие извергает невообразимый рев, пламя лупит в залу на три фута, ударная волна вгоняет барабанные перепонки в самое нутро мозга и разносит всех по дальним стенам.

Занялась портьера. Ленитроп, спотыкаясь о гуляк, ни черта не слышно, понятно только, что голова болит, все бежит и бежит к танку — заскакивает на броню, отдраивает люк, и тут его едва не сбивает наземь Тамара, которая выскакивает, чтобы снова на всех наорать. После схватки, не лишенной своих эротических мгновений, ибо Тамара вполне зашибенская такая хори-сточка и выкручивается довольно изящно, Ленитропу удается подавить ее захватом и стащить с танка. Но хотя тут весь этот грохот и прочее, слушайте — похоже, у него не встает. Хмм. Кусок данных, который Лондон так и не получил, ибо никто не смотрел.

Выясняется, что снаряд — неснаряженный — лишь пробил несколько стен и уничтожил крупное аллегорическое полотно с Добродетелью и Пороком, занятыми непотребством. У Добродетели на устах эдакая смутная далекая улыбочка. Порок чешет нечесаную башку, слегка сбит с панталыку. Горящую портьеру погасили шампанским. Рауль в слезах, благодарен, что остался в живых, жмет Ленитропу руки и целует в щеки, повсюду оставляя потеки «Джелл-о». Тамару уводят телохранители Рауля. Ленитроп только вывернулся из его хватки и стирает «Джелл-о» с костюма, когда на плечо ему тяжко опускается чья-то рука.

— Ты был прав. Ты мне нужен.

— Пустяки. — Эррол Флинн подкручивает ус. — Я не так давно спас дамочку от осьминога, как вам такое?

— С одной лишь разницей, — грит Блоджетт Свиристель. — Сегодня это было взаправду. А тот осьминог — нет.

— Вы откуда знаете?

— Я много чего знаю. Не все, но довольно того, чего не знаешь ты. Слушай, Ленитроп, — тебе понадобится друг, причем скорее, чем думаешь. Сюда на виллу не приходи — тут уже может быть жарковато, — но если доберешься до Ниццы… — он вручает визитную карточку с тисненым шахматным скакуном и адресом на рю Россини. — Верни давай конверт. Вот твой костюм. Спасибо, брат. — И исчез. Талант у него — растворяться, когда угодно. Стильный лепень — в коробке, перевязанной пурпурной лентой. Цепочка для ключей тоже там. И то и другое принадлежало пареньку, который раньше жил в Восточном Лос-Анджелесе, его звали Рики Гутьеррес. Во время Пиджачных Бунтов 1943 года на юного Гутьерреса накинулся целый кузов белых линчевателей из Уиттиера, его избили на глазах у лос-анджелесской полиции, которая подбадривала советами, а потом его же арестовали за нарушение общественного спокойствия. Судья предложил «пиджам» выбор: в тюрьму или в армию. Гутьеррес завербовался, на Сайпане его ранили, началась гангрена, руку пришлось ампутировать, теперь он дома, женился на девчонке, которая вкалывает на кухне в забегаловке, делает тако в Сан-Гэбриэле, сам работу найти не может, днем сильно пьет… Но его старый костюм, как и тысячи прочих, ношенных теми, кого замели в то лето, и пусто висевших изнутри на всех мексиканских дверях Л. А., купили, и все они добрались сюда, на рынок, не вредно им и прибыль какую-то принести, правда же, там они просто висели бы себе в чаду и младенческой вони, в комнатушках, где опущены жалюзи, чтоб белое солнце не било, изо дня в день, на иссохших пальмах и в грязных сточных канавах, в этих пустых комнатенках, где мухи кишат…

«Имиколекс G» оказался не более — и не менее — зловещ, нежели новый пластик: ароматический гетероциклический полимер, был разработан в 1939 году — и на много лет опередил свое время — неким Л. Ябопом для «ИГ Фарбен». При высоких температурах стабилен, типа — до 900 °C, сочетает немалую прочность с низким фактором потери мощности. По структуре это усиленная цепь ароматических колец, шестиугольников, как тот золотой, что скользит и похлопывает Хилэри Отскока над пупком, там и сям перемежающаяся гетероциклическими, как их называют, кольцами.

Корни «Имиколекса G» прослеживаются до первых исследований, проводившихся в «Дюпоне». Пластичность обладает своей великой традицией и основным руслом, которое — так уж вышло — пролегает через «Дюпон» и их знаменитого работника Карозерса по прозвищу Великий Синтезист. Его классический труд о макромолекулах подвел итог всем двадцатым и привел нас непосредственно к нейлону, который не только есть восторг для фетишиста и удобство для вооруженного повстанца, но и — в то время и глубоко внутри Системы — провозглашение центрального канона Пластичности: химики больше не зависят от милостей Природы. Теперь они могут сами решить, каких свойств желают от молекулы, а затем пойти и ее построить. В «Дюпоне» следующим после нейлона шагом стало введение ароматических колец в полиамидную цепь. Вскоре возникло целое семейство «ароматических полимеров»: ароматические полиамиды, поликарбонаты, полиэфиры, полисульфоны. Целевым свойством, по видимости, чаще всего полагалась прочность — первая из добродетельной триады Пластичности: Прочность, Стабильность и Белизна (Kraft, Standfestigkeit, Weiße: как часто их принимали за нацистские граффити, да и впрямь — как неотличимы от оных обычно бывали они на прояснившихся от дождя стенах, когда на соседней улочке лязгают передачами автобусы, а трамваи скрипят металлом, а под дождем люди по преимуществу молчат, и ранний вечер потемнел до текстуры трубочного дыма, и руки молодых прохожих не в рукавах пальто, а где-то внутри, словно укрывают карликов или экстазно отчалили от расписания и пустились в шуры-муры с подкладками, что еще соблазнительней нового нейлона…). Л. Ябоп среди прочих тогда предложил — логично, диалектично — взять родительские полиамидные узлы новой цепи и тоже петлями закрутить их в кольца, гигантские «гетероциклические» кольца, чтобы перемежались с кольцами ароматическими. Этот принцип легко распространялся на другие молекулы-прекурсоры. Так можно было синтезировать по заказу желаемый мономер с высокой молекулярной массой, согнуть его в гетероциклическое кольцо, закрепить и натянуть цепью вместе с более «естественными» бензольными или ароматическими кольцами. Такие цепи стали называться «ароматическими гетероциклическими полимерами». Одна гипотетическая цепь, которую предложил Ябоп перед самой войной, и была впоследствии модифицирована в «Имиколекс G».