Когда Петр Леонидович Капица посетил в Лондон спустя 36 лет и его пригласило Королевское общество на обед, он забеспокоился, где бы достать мантию члена Королевского Общества, потому что надо в ней являться на обед. Его спросили: где же ваша мантия? Он говорит, да я не знаю, я ее повесил 36 лет назад. Пошли, посмотрели — а она там же и висит. Вот что такое английский порядок жизни. Это не застой, это стабильность, это надежность. Когда меня пригласили в редакцию газеты «Таймс», главный редактор показал мне свой кабинет. Он был обставлен тяжелой старинной мебелью, дубовой, времен королевы Виктории. Он мне с гордостью сказал: «Это кабинет первого главного редактора газеты». Тот же стол, те же чернильницы. И в этом прелесть и красота их жизни по сравнению с нашей. Мы ведь непрерывно хотим обновляться. Каждый новый начальник меняет обстановку в своем кабинете, показывая дурной вкус и самомнение.

Мы как живем? У нас ведь не прочтешь особых похвал другим народам. Мы не славим успехов китайцев, филиппинцев, южнокорейцев, а уж тем более не чтим порядки, успехи европейцев и не учимся у них.

ВТОРОЕ ОТКРЫТИЕ МЕДНОГО ВСАДНИКА

Я помню, как освобождали от укрытия в 1945 году памятник Петру. Долго и трудно открывали деревянный футляр, отдирали доски. Оттуда сыпался песок, показались рваные мешки, и начал появляться Петр. За ним конь, конская голова. Внизу кругом стояла толпа. Голова Петра была целой, без повреждений. И конь тоже оказался целым, все зааплодировали и стали кричать «Ура!»… На верх полезли мальчишки, принялись доставать из песка осколки снарядов. Ни один из осколков не дошел до статуи. Все-таки она уцелела. И тут из толпы один мужчина в берете, мне сказали, это был скульптор Крестовский, начал рассказывать, как в 41-м году предложили этот памятник Петру как величайшую ценность снять со скалы и для того, чтобы спасти его, осторожно опустить в Неву тут же у набережной. Скрыть под водой. Уже начали готовиться, разыскали кран, но в последний момент в Управление по охране памятников пришел архивариус и сказал, что в архиве 1812 года он нашел интересный доклад императору Александру I — там один петербургский старожил писал про свой сон. Явился к нему Петр Великий во сне и сказал, что «покуда мой памятник стоит в граде сем, ни одна вражеская нога не вступит в него».

Это повлияло на ленинградское начальство, и в последний момент решили памятник не тревожить, укрыть мешками и засыпать песком не только пьедестал, но и весь памятник.

По камню стали забираться женщины со швабрами и сметали прилипший песок с брюха коня и с ног царя.

История казалось бы, забавная, вовсе не свидетельство о панических суевериях в городе первого военного лета 1941 года. Все не так просто, оказывается, предание сие не миф. В 1812 году, когда появилась опасность вторжения французских войск в Петербург, император Александр I решил снять статую Петра и увезти ее из города.

Отпустил для этого статс-секретарю деньги.

Но некий майор Батургин явился к князю Голицыну Александру Николаевичу и сообщил, что его преследует давно сон, как Петр съезжает со скалы и скачет на Каменный остров ко дворцу, вызывает императора Александра, говорит ему, что «покуда я на месте, моему городу нечего опасаться». Голицын, известный сновидец, передал все это государю, и статую оставили в покое.

Что сообщают сны, мы не знаем. Есть вещие, есть сны-открытия, бывают всякие, что-то они означают. В прежние времена их смысл толковали куда лучше, чем ныне, у людей было сильнее чувствование, они верили себе, своему подсознанию.

В школе:

— Если Пушкин — наше все, то зачем мы проходим Толстого?

В памяти остаются не наказания, а помилования, не месть, а прощение. О генерале Франко нам в Испании рассказывали, что вместе с республиканцами он похоронил своих франкистов, всем был поставлен общий крест. Вот и нам бы — и белогвардейцам, и красноармейцам совместный крест примирения.

— Послушай, Христос-то, оказывается, был еврей? Чего же мы так на евреев кидаемся? Их уважать можно за то, что подарили нам Христа. А то, что распяли его, так это положено, пророков распинает свое отечество, не чужое. Достоевского к смерти приговорили, потом на каторгу. Сахарова уничтожали, сослали мы сами. Французы Жанну д'Арк на костре сожгли. Президента Линкольна, который рабство отменил, убили, царя Александра II, который крепостное право отменил, назвали Освободителем и убили. Все делали свои же.

— Легче было выиграть войну и спасти социализм, чем избавиться от него, — уверял меня мой друг Булыжкин. А он прошел всю войну и знал, что это такое.

Я согласился с ним. И подумал о том, что у нас нет ни истории войны, ни послевоенной жизни, ни вообще истории СССР. Мы проиграли «холодную войну», но позорно ли это поражение? Сомневаюсь. Все эти переживания не попали и вряд ли попадут в Историю.

— Быть свободным, чтобы выбрать себе хозяина?

— Курс лекций по Sex'y он не посещал и схватил двойку. Не мог ответить на простейшие вопросы. А слыл Дон Жуаном.

«Любовь требует времени, а его нет», — обычное возражение мужчин, а теперь и женщин. Жизнь ускоряется.

Одна французская проститутка сказала нам:

— Это вы, русские, придумали любовь, чтобы не платить за нее денег.

Мебель у него югославская, аппаратура— японская, вина — французские, обувь — итальянская, унитаз и вся сантехника — чешские, машина BMW — немецкая, он считает, что нет в нем национальной ограниченности. Хочется иметь что-то отечественное, а что, не знает.

— Десять раз мы писали в этот журнал, а ответа не было.

— А нам ответили. Но лучше бы не отвечали

— Почему?

— Через семь месяцев пришел ответ, начинался он так: «Спешим ответить…».

Жизнь прекрасна,

Что удивительно.

(Не Маяковский)

БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД, МАЙ, 1942 ГОД

Гололедица, но из труб течет вода. Полощут белье на Литейном. Питаются травой, первыми листочками, щиплют, как козы. В квартире, куда я пришел, учительница литературы рассказывает, что «согреваются прозой». Лучше всего горят романы. Все жильцы, женщины, собрались вокруг буржуйки, закутаны в одеялах. Маленькие улыбки иногда появляются на лицах, пробиваются, как трещины.

Футбол после войны был для всех ленинградцев единением. И общением. Люди вышли из своих убежищ, из одиночества. Стадион «Динамо» был переполнен.

Одиночество чем тяжело — помогать некому.

Наше историческое прошлое все время в ремонте, в лесах.

Он предпочитал быть там, где дают ордена, а не там, где их заслуживают.

«Талант — это в юности хорошо, а в наши годы нужен чин», — сказал мне заведующий отделом культуры в Архангельске.