— Эй, чаво удумал-то? — послышался сзади человеческий голос.

Казак, сидя в седле, сворачивал аркан, другие гуськом выезжали из-за прибрежной скалы. Это была вторая полусотня, прибывшая на место встречи от бирю-синского скита.

— Нда… побили казачков, стало-ть… — поскреб в затылке пятидесятник Корнила Иваныч. — По всему видать, кыргызы побили. Плохо, ой как плохо… Ну, а ты кто будешь? — спросил он Андрея. — По виду казак, но вродь не нашенский. С Красноярску, што ль?

— Да-а… — прохрипел Андрей, готовясь нанести удар.

Но пятидесятник был человек опытный, он чуть оттянулся назад:

— Заберите у ево каменюгу-то. Да придержите покуль, кто там поближе. Видать, умом тронулся малый, как кыргызы набежали. Ну ниче, бывает в первый раз, скоро оклемается. Давай, ребятушки, мужичков похороним да на Красный Яр поворачиваем.

— А с имя што делать? — показал казак на староверов.

— Тож похороним, чай не собаки. Всех в одну ями-ну клади, нету времени кажному могилку-то рыть.

Похоронив убитых и сварив себе горячего, полусотня двинулась в сторону Красноярска, захватив с собой Андрея. Брошенную саблю казаки сунули ему в ножны, руки скрутили от греха. Сидя на лошади, он часто и сильно дергал головой, как будто отстраняясь от невидимого пламени, а потом смотрел вверх, словно уворачиваясь от приближающегося клюва.

Ближе к ночи киргизские отряды остановились в лесу под Николасвской сопкой, готовясь к решающему броску на город. Не зажигая костров, они хоронились в тайге, разослав лазутчиков — местных качин-цев, хорошо знающих местность.

В походной ханской юрте, поставленной на берегу мелкой Собакиной речки, вытекающей к Енисею из узкого лесистого ущелья, хан Ишинэ провел совещание с мурзами и военачальниками. Решено было ночью на штурм не ходить. В тесном городе степным всадникам и лучникам трудно будет. В темноте многих убьют. К тому же саму крепость — Малый город — урусы на ночь запирали, выставив крепкие караулы, а взять надо было именно крепость. Это главное.

Лодки, пригнанные из Хоорая и захваченные у раскольников, тем временем плыли вниз по Енисею. К утру они должны были скрытно зайти за остров, проплыть по протоке и, вновь выйдя в основное русло Енисея, с началом штурма высадить десант на городскую пристань. Задача десанта — захват ворот Малого города и удержание их до подхода основных сил. Воинам, сидящим в лодках, отдали все имеющиеся пищали, все зелье и заряды к ним. Хоть и не купил китайский посол пищали у русских, да не подвел, вывел из города казаков. От них кыргызам досталось кое-что. А для надежности с десантом послан один из спутников посла — Чен.

.

В наступивших сумерках уцелевшая в карательном походе полусотня шла по тропе, петляющей между сопками. Андрей так и ехал со скрученными назад руками, привязанный к лошади. Голова у него кружилась — все словно исчезало в смутной тайге, потом снова возникало из ниоткуда. Черное дымное небо сгущалось над головой, от земли тянуло душным жаром. Иногда жар наливался тусклым багровым огнем, охватывающим тело, тогда Андрей мычал и дергался в седле. Ближний казак пихал его в бок:

— Сиди, не ворохайся! Эк тя корежит-то… — покачал он головой, глядя на Андрея. Постепенно Шинка-реву полегчало, что-то помогало ему, успокаивало. Когда он малость оклемался, то понял: браслет. От него в голову шла прохладная струя, умеряющая сухой жар безумия. Еще через некоторое время Андрей начал слышать стук копыт, шорохи тайги и, наконец, негромкий разговор всадников, едущих впереди.

— Да тут каргызня кругом — не иначе, на острог набегли, — говорил пятидесятник, выслушав донесение вернувшегося пластуна.

— Мимо их на Красный Яр нипочем не пройтить. Што делать-то?

— Переодеться надо, в кыргызское, — не думая, механически ответил Андрей.

— Ишь ты, заговорил! — обернулся к нему пятидесятник. — Да где ж ево возьмешь, кыргызское?

— У них, — ответил Андрей тем же безжизненным голосом, — у кыргызов.

— А што, дело говорит… Слышь, Семен, — пятидесятник снова повернулся к лазутчику, — ты где их углядел?

— Да вон оне, в распадочке стоят. Костров не жгут, а так не больно-то хоронятся.

— А ну стой, казачки! Двое с коньми остаются, остальные пеши, да тихо штоб! Вякнет кто, враз башку сверну! Пойдешь с нами? — спросил Андрея пятидесятник.

— Нет.

Пластун из него сейчас — как из свиньи канатоходец. Странно, совсем не так он представлял себе «Огонь».

— Ну, тоды коней покарауль, — распорядился пятидесятник, — Ванька ишшо с тобой останется.

Шинкареву развязали руки, казаки тихо сошли с седел, привязали лошадей и бесшумно исчезли в сумерках. Опытные таежники, в темном лесу они чувствовали себя гораздо увереннее пришлых степняков.

Разместившись на противоположных концах та-бунка, караульщики вслушивались в звуки подступающей ночи. Казалось, что в тайге тихо, но даже неопытное ухо чувствовало, что это какая-то недобрая тишина — тревожно замершая, настороженная от множества вооруженных людей, наполнивших лес. Ни один ночной зверь не подавал ни голоса, ни звука. Для опытного уха это говорило о многом. Через некоторое время на тропе слегка зашевелились кусты, чуть слышно треснула веточка под сапогом. В наступившей ночи к лошадям возвращались хозяева — с добычей: добротными кыргызскими куяками, халатами, пиками, небольшими кожаными щитами. Иные вещицы были запачканы свежей кровью.

— Одевай поверху, как проскочим — враз сбрасывай, свои чтоб не побили, — распорядился пятидесятник.

Андрею достался старый стеганый «бумажник»и теплый лисий малахай. Переодевшись, полусотня села в седла и малой обходной тропой продолжила движение в сторону города. Выйдя в березняк, спускающийся по склону Афонтовой горы, снова остановились. Город был уже близко, но туда было не проскочить — передовые кыргызские отряды хоронились повсюду. Пятидесятник дал команду сойти с седел, покемарить до рассвета.

Привалившись спиной к старой бугристой березе, Андрей закрыл глаза. Сначала не было ничего — лишь черная, накаленная пустота. Потом в глубине сознания словно послышались едва уловимые звуки. Андрей слушал их, словно со стороны. «Наверное, убьют завтра», — вдруг подумал он совершенно равнодушно. Звуки меж тем становились отчетливей, ясней, образуя мелодию. Патриция играла Баха — кажется, хоральную прелюдию. Андрей не старался запомнить названия. Двигались гибкие женские кисти, длинные пальцы осторожно касались клавиш. Мелодия медленно изгибалась, переходя с октавы на октаву, поднималась с неторопливой и вместе с тем упругой легкостью, потом мягко опускалась обратно.

Над задумчивым диалогом звуков дугами-ожерельями проносились короткие трели, составленные из ясных высоких нот. Душа тянулась вступить в разговор и отступала в смущении, испуганная неведомым смыслом, мелькнувшим сквозь оплетающую сеть звуков.