Печально осушил Антон Ануфриевич свою кружечку и губами почмокал с отвращением, как бы призывая всех в свидетели, что и эта напасть ему послана свыше.

— Вот так с утра до ночи, — загрустил Дема Токарев. — Слушаю эти похабные проповеди. А иногда и ночью. У него же бессонница. Его мальчики кровавые будят.

10

Коля Фомкин, агент Башлыкова, его любимый воспитанник, три дня отслеживал маршруты Креста, весь его распорядок, потом явился к командиру для доклада. По его словам выходило, что Алешку можно брать голыми руками в любое время и в любом месте. У него нет постоянной охраны, он ничуть не бережется и однажды утром даже бегал со своей подружкой купаться в Сазонов пруд. Выскочили из дома в половине седьмого, когда на пустыре перед прудом вообще не было ни одного человека.

— Тут и мудрить нечего, — Фомкин азартно потер руки. — Думаю, прямо около дома его и припечатать.

— Думать тебе вредно, — сказал Башлыков. — Ври дальше.

Дальше вот что. Хотя Крест по дурости и носится по городу без охраны, оперативная служба у него налажена, и скорее всего по системе «пятерок», боевых групп быстрого реагирования. Ничего нового и хитрого. Связь, разумеется, по рации. Машины тоже оборудованы не хуже, чем в «Кремлевке». Фомкину удалось заглянуть в одну («Рискуя жизнью, шеф!»), — там напихано столько, что Коржаков позавидует.

— Мать честна! — пригорюнился Фомкин. — Как живут сегодня деловые. Нам бы так жить!

— Отвлекаешься, — сказал Башлыков. — Срежу паек.

Заправляет боевой службой некто Михаил Губин, по картотеке нигде не проходит, но кое-какие сведения о нем Фомкину удалось собрать. Лет десять назад по неофициальному рейтингу выходил в чемпионы Европы по восточным единоборствам, образован, личные контакты пока не зафиксированы. Место жительства тоже пока неизвестно.

— Кому неизвестно? Тебе или ему? — спросил Башлыков.

— Ловко уходит, гад! Ниндзя чертов. Я думаю, с ним могут возникнуть проблемы.

— Не думай, тебе не к лицу. Дальше.

Фомкин успел познакомиться с подружкой Креста. По его мнению, чокнутая. Но хороша, блин! На контакт идет охотно, но как-то без перспективы.

— Расскажи поподробнее, — попросил Башлыков.

Фомкин приклеился к ней в магазине «Продукты», где девица купила килограмм масла и круг копченой колбасы. Деньги доставала из мужского черного портмоне. Купюры — десятитысячные. Портмоне пухлое, как окорок. Носит с собой не меньше «лимона». Фомкин «столкнулся» с ней при выходе из магазина, извинился и спросил, не знает ли она, где тут ближайшая аптека. Девица объяснила. Пока она объясняла, Фомкин начал падать, но оперся о стену.

— Что с вами? — испугалась девица. («У нее такие глаза, шеф, как у Аленушки, которая потеряла братца Иванушку. Если бы не ваше задание, я бы…»)

— Нитроглицерин… — прошамкал Фомкин. — Сердечко не тянет.

— Вы не шутите? Я сбегаю.

Фомкин хватал ртом воздух, как кошка мух.

— Наследственное у меня. Папашка в двадцать лет откинулся.

(«Побежала, шеф! В пять минут обернулась. Сует мне трубочку… Пришлось сосать. Настей зовут. Да я бы, если бы не задание… Она чокнутая, шеф. Но не шлюха, нет. Этим и не пахнет».)

— У меня есть возможности, — сказала Настя. — Хотите, устрою в хорошую клинику? Вы так еще молоды.

Здесь Фомкин допустил промах.

— Давайте лучше посидим где-нибудь. Я отдышусь, заодно все обсудим. («Она меня расколола, шеф! Ей-Богу, расколола!»)

— Вы маленький лгунишка, приятель, — сказала Настя. — Нельзя так знакомиться с девушками. Можно беду накликать.

— Порок у меня, врожденный порок! — Фомкин запрыгал козликом. — Врач сказал, единственное лекарство — женская ласка.

Настя вместе с ним посмеялась и, казалось, была готова к продолжению хорошей дружбы, но когда он попробовал деликатно ее потискать, вытащила откуда-то из-за пояса газовую пушку и, не раздумывая, пульнула в морду. («Пришлось падать, шеф, ей-Богу! Еле уберегся. Она чокнутая!»)

— Я для таких шалостей не гожусь, юноша, — сказала Настя беззлобно, пока он мусолил ссадину на колене. («Это я юноша, шеф, а она кто?»)

— Ты с ее мужем встречался когда-нибудь? — спросил Башлыков.

— Так я же три дня его пасу.

— Я не про это. Ты в глаза ему смотрел?

— Ох как страшно! — Фомкин картинно приосанился. Это впечатляло. В нем было росту метр восемьдесят девять — одни мышцы и сухожилия. — Если на то пошло, не совсем улавливаю, шеф, к чему такие сложные маневры? Прикажите, и к вечеру приволоку на аркане.

— Нашему бы теляти, да волка поймати, — благодушно усмехнулся Башлыков. Колю Фомкина он любил, воспитывал его в соответствии с уставом, но, видно, мало порол. В мальчике был избыток бодрости, а это могло кончиться печально. Навидался Башлыков озорных удальцов, которых снимали на лету, как вальдшнепов. Увы, грех самоуверенности как грех невежества всегда на учителе. Рановато было отпускать Фомкина с короткого поводка. Но впоследствии, если не свернет башку, из него получится отменный гончак. Все у него есть: и ум, и отчаянность, и незлобивое сердце.

— Не хочу подзуживать, сержант, — сказал он, — но для Креста ты такой сосунок, что он с тобой самолично даже связываться не будет. Сочтет зазорным. И придется тебе поверить на слово, потому что сажаю тебя под домашний арест. Вплоть до особого распоряжения.

— За что, командир?!

— Хочу поберечь до свадьбы. Засветился ты, братец, когда к девке его полез.

Коля Фомкин артачиться не посмел, не тот был момент. Когда в голосе Башлыкова проступали отеческие нотки, а в глазах вспыхивал зеленый огонек, следовало прятать голову под крыло. Гнев его бывал непредсказуем и страшен. Но он остался при убеждении, что командир не прав. Редко такое бывало, но случалось иногда. Командир не слышал, как Настя на прощание сказала:

— Я бы с тобой подружилась, милый юноша. Ты мне нравишься, ты веселый и добрый. Но нельзя. Я принесу тебе несчастье. Не ищи меня больше, пожалуйста!

Села в такси и укатила. Коля Фомкин, неотразимый сердцеед, воин и поэт, ей поверил. Он почувствовал: еще минута-две — и побредет за ней, как повязанный телок. Не ищи меня, сказала она. Да чего тебя искать, темноглазая гордячка с пушкой, когда он все ступеньки твоего дома обнюхал.

С утра Башлыков бездельничал и, чтобы не расслабляться в одиночестве (ждать, возможно, придется до вечера), вызвал по телефону свою маруху Людмилу Васильевну. Она приехала возмущенная.

— Кем ты себя вообразил, Башлыков, — заблажила с порога, — что я тебе, служанка, прислуга?! Немедленно выезжай! Да кто ты такой?! Неужели не можешь поговорить с женщиной по-человечески? А вдруг я занята? А вдруг у меня дела? Хозяин выискался! Да ты же не платишь ни шиша!