Перегрин жестом указал мне на банкетку, а сам привычно забрался в широкое деревянное кресло с вытертыми подушками, имевшее такой вид, будто в нем были прочитаны все написанные человечеством за вечность книги.

— Кресла я меняю, — заметил Перегрин, смеясь, — но созидательная деятельность графоманов неостановима и стремится в необозримую перспективу. Поистине, если что и сравнимо с вечностью, так это страсть человечества к изложению своей мысли. У меня абонемент во все центральные библиотеки Внутреннего Мира.

— Вам бы компьютер, — посочувствовал я. — И выход в глобальную сеть. То-то вы бы там порезвились.

Он с мечтательным видом закрыл глаза.

— Сплю и вижу Интернет, — признался он. — Я веду переговоры с Ноябрем. Он давно уже ведет свой учет на IBM. Но он — дух скрупулезный, мелочный… ста-арый! Он не способен понять, что кому-то что-то нужно просто так. Похоже, он не удостоил меня чести быть внесенным в список срочных дел.

— Вы должны меня понять, — продолжил он, подтягивая к подбородку обтянутые черным бархатом колени, — мне слишком редко выпадает счастье принимать гостей из Внутреннего Мира. Еще реже они задерживаются для беседы, и почти никто не остается. В самом деле, какой смысл, когда впереди маячат летние месяцы? Я могу предложить только беседу, а кто способен потратить на нее вечность? И способен ли я сам перенести того, кто на такое способен? Приглашенные из Внутреннего Мира отбираются не по моим запросам. А те, кто мне заведомо интересен, не останавливаются на своем движении вперед. Когда б вы знали, как я завидую Иманту!

Это имя я слышал не впервые, и насторожился, желая узнать побольше, однако Перегрин увлеченно продолжал:

— К тому же, подозреваю, здесь не обходится без Боско. Наверняка за моей спиной он ведет какие-то интриги с целью ныне и впредь оставаться на том месте, какое занимает. Все, кто хоть мало-мальски привлекает меня, покидают Март очень быстро. Это, знаете ли, уже входит в систему.

— Почему вы его терпите?

— Почему? — он на секунду задумался. — В скучных вещах он разбирается лучше меня. С его точки зрения необходимой составляющей достоинства лорда является серьезная праздность. Наиболее близко к его идеалу подходит Палома.

Он скорчил гримасу, после чего его лицо моментом приняло самое благовоспитанное выражение, однако теперь маленький лицемер уже не обманул бы меня.

— Вегара он считает мужиком, а от Иманта его вообще трясет, хотя вот уж там-то праздности хоть отбавляй. Верно, она несерьезная. К счастью, у него хватает ума молчать о госпоже Мидори: я не потерпел бы о ней дурного слова.

— Первый жрец, — сказал я со вкусом, — считающий себя вправе указывать своему богу, что, как и когда тому следует делать. Оправдывающий свою ретивость исключительно любовью.

— И, прошу заметить, знающий свое дело, — вздохнул Перегрин. — Нет, в самом деле, Боско — неотъемлемая часть образа. Как это…

Он с отвращением указал на свои прыщи.

— Это возрастное, пройдет… — заикнулся было я, но осекся. — Извините.

Он махнул рукой.

— Привыкнуть к этому невозможно. Чудовищно действует на психику и портит характер. Каждый из нас несет ответственность за свой сектор, поскольку накладывает на него отпечаток собственной личности и настроения. Расскажите-ка мне лучше, как во Внутреннем Мире воспринимают март?

— Март — календарное начало весны, — обстоятельно начал я, удобно откинувшись на спинку банкетки, — поэтому его ожидают с нетерпением, встречают с восторгом… а дождавшись, бранят, и не дождутся, когда он, наконец, кончится, потому что погодно, честно говоря, он совсем не отличается от зимы. Редкая улыбка солнышка, а по ночам — январские морозы. То, что днем натаяло, ночью схватывается в лед, и как следствие повышенный травматизм. Чаще всего люди ломают кости в марте.

— Это Боско, — вставил Перегрин с сожалением, — с его девизом «Еще рано!»

— А кроме того, витаминное голодание, последний срок сдачи налоговых деклараций и годовой отчет. Не повеселишься. Но, помимо всего прочего, март — это предчувствие, обещание, благовещенье…

Мои слова прервал душераздирающий кошачий рев откуда-то снаружи и сверху. Ему вторил другой, уже иным голосом, но с той же интонацией сумасшедшей страсти.

— Начинается… — вздохнул Март. — Агенобарб. Случилось страшное.

Дверь скрипнула, и в библиотеку по одному, как тени, стали входить… коты. Много, и все разные. Затрудняюсь сказать, каких среди них не было. Впрочем, совершенно точно здесь не было домашних, толстых, ленивых, избалованных, ко всему равнодушных тварей. У зверей, окруживших кресло повелителя Марта, были битые морды помойных урок, а в зеленых глазах светился IQ, превышавший, по моим понятиям, иной человеческий.

Вели они себя по отношению к нему, честно говоря, по-хамски. Они осадили его кресло, терлись об него, а потом пошли на штурм его коленей, оставляя на черном бархате отчетливо различимые следы весенней линьки.

— Коты! — догадался я. — Еще одна неотъемлемая часть образа?

Перегрин в кресле вел безуспешную борьбу за сохранение достоинства лорда.

— Клавдий, — шипел он, — подите вон! Тиберий, брысь!

Они выгибали спины и мурлыкали, как незаглушенные моторы, а Март домашними туфлями отбивался от проявлений кошачьей привязанности. Карнаухого Калигулу со шрамом через всю морду пришлось натурально турнуть на пол.

— Веспасиан, вы опять нагадили в комнатах. Когда мне надоест терпеть ваши выходки, Боско утопит вас всех разом. Светоний, сколько раз я предупреждал, чтобы вы держались подальше от книжной полки!

Полосатый котяра, уворачиваясь от пущенной в него туфли, с возмущенным воплем отскочил от стеллажа, где только-только собирался поточить когти о тисненый золотом кожаный переплет. Я заметил, что Перегрин бросал, чтобы не попасть.

— Так и его и тянет оставить свой след в истории! Они, кажется, испытывают мою привязанность. Но, вообще говоря, здесь от них есть и еще кое-какая польза. Пока вся эта орава ошивается в библиотеке, ни одна мышь добровольно сюда не сунется, и я могу быть спокоен за сохранность моих сокровищ. Так что мы сосуществуем в рамках взаимовыгодного соглашения. А Боско их терпеть не может.

Я на минуту задумался о том, какие сказки и песни могли бы поведать библиотечные ученые баюны с императорскими прозвищами, а потом, пряча улыбку, сказал:

— Март — время, когда пробуждается любовь. Лорд Перегрин, когда мне будет позволено продолжить мой путь?

Он стряхнул с себя котов и поднялся.

— Хоть сейчас, если на то будет ваша воля и если вы не нуждаетесь в отдыхе. Постойте. Я дам вам Ключи.

Он скрылся во тьме уходящих в бесконечность стеллажей и вынырнул оттуда, белесый, как ночной мотылек, смущенный, не слишком уверенный в себе.

— Вот, — сказал он, с поклоном передавая в мои руки пушистые белые цветы. Я узнал в них подснежники. — Передайте, пожалуйста, от меня госпоже Мидори.