— Повременим.

— То-то же. А то — моралист выискался! Деньги пополам?

Олег непроизвольно скорчил гримаску.

— Ну-ну. Всегда ты был чистоплюем. Что в Афгане, что потом. Деньги — не пахнут, понял? Или тебе не надо? Короче, чтоб совесть тебя не маяла, — вот тебе тридцать кусков, и все. Хочешь — в печке пожги, хочешь — разменяй на мелочь и нищим раздай. И не комплексуй! Тебе, как терпиле, положено. Слушай, а как ты здесь очутился, Олег?

— Как и ты — наездом.

— Что-то скверно ты свой наезд организовал.

— Скверно, — согласно кивнул Гринев.

— Чего так, Медведь? Ты же умный?

— Но — простоватый и сильно эмоциональный.

— Ого! И у великих бывает самокритика.

— Я еще не великий. Я только учусь.

— Но — выдающийся?

— Это — да.

— Хоть что-то хорошо. Валим отсюда?

— Погоди, не гони. Бумаги бы посмотреть...

— Валяй. Сейф я вскрыл — дивись. Только...

— Что — только?

— Кто сейчас что в бумагах хранит? Ненадежно.

— Ну да — а компьютер ты раздолбал.

— Ив компьютере не хранят. В голове.

— Так ты и голову Савину раздолбал.

— Это точно. — Лешаков крутнулся снова к столу, выдернул ящик, вынул матово блестевший пистолет. — И что мы имеем? Имеем пистолет Стечкина модернизированный, под натовский патрон, маломерку, но готовый к ведению огня.

Мне стоило проверить, способен ли был этот жучило выстрелить?

— Каждый человек способен на многое...

— Но не каждый знает, на что он способен. Слушай, Медведь, может, перестанем классику цитировать и рванем когти? Пятерочку я своему водиле кину, чтобы рот на замке. А Брагису скажу, что не доехал до места. Сломался. Он гордый, но спросить — спросит. Ну что, двинули? Или «пальчики» стирать возьмешься?

— Я наследить не успел.

— Я — тем более.

— Да и...

— Что?

— До «суда и следствия» еще дожить надо.

— Речь не мальчика, но мужа. Уходим.

— О чем задумался, Леший?

— О бренном. Может, подпалить эту хавиру к ежовой бабушке?

— Шуму больше будет. Кругом особняки.

— Эт-точно. Домик мы — замкнем, и все. Тут такая тишь и гладь, что, я чаю, до зеленых инопланетян никто не объявится. Исчезли?

— Исчезли.

Усталость вперемешку с тоскою навалилась как-то сразу, вдруг... Гринев послушно рулил за «мерседесом» Лешакова, а головой, едва не падал на руль.

Разъехались на подъезде к Кутузовскому. Леший велел водителю притормозить, мигнул фарами. Олег припарковался рядом. Вышли из машин.

— Что-то ты неважно выглядишь, Медведь. И на шее синяк. Может, ко мне? — предложил Леший.

— Нет. Я в контору.

— Водолазку надень какую-нибудь. А то клиенты или сотрудники решат, что ты неудачно в петлю слазил сегодня ночью.

— Так и было.

— Да ты меланхолик, Гринев. Считаешь, остался в живых — это неудача?

— Я не достиг цели.

— Пока жив — все можно поправить.

— Ага.

— Ты зачем ездил-то?

— Узнать, кто убил отца.

— Погоди... Разве он погиб не в автокатастрофе?

— Все было подстроено.

— Во как! Ты точно знаешь?

— Точно.

— И кто подстроил? Тот старичок?

— Он утверждал, что нет. Думаю, не врал. Не было у него резона мне врать.

Списал он меня начисто. Считал трупом.

— Люди часто врут не по причине или поводу... Натуры такие. Или — издержки профессии.

— Бывает. Спасибо тебе, Леший. Я твой должник.

— Брось. Должник — если деньги. А все остальное — просто жизнь.

— Что собираешься делать?

— Напиться. Или ты думаешь, Медведь, я заматерел настолько, что кладу еженощно по паре жмуров, а утром — почитываю журналы о технических новинках шпионажа?

— Ничего я сейчас не думаю. Пусто мне.

— Может, со мной? Примем по килограмму беленькой и — спать. — Помолчал, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом, добавил:

— А то и по два.

— Мне нужно в контору. Завершить дело.

— Что-то мрачен...

— Я — как тот судак... Из подсачника ты меня вынул, а крючки в губах — остались... И когда и кто меня выдернет — неведомо...

— Что за крючки? Может, перетрем на пару? За водочкой? А не хочешь водки — коньячком нальемся... — Леший нервно хохотнул. — Деньги теперь есть. И хотя они чуток подлые, а все их — не пропить.

— Но — не сейчас. Если меня не будет в конторе...

— Ладно. Понял. Не настаиваю. Разъехались?

— Разъехались.

— Ты мрачен, Медведь. Это потому, что не получил того, что хотел. Плюнь. И разотри.

— Я получил. — Гринев скроил улыбку, потер ладонью саднящую шею. — Меньше, чем хотел, но больше, чем рассчитывал.

В конторе Олег сидел за столом неподвижно, тупо глядя в компьютер. Была мысль прилечь, но он точно знал, что не уснет, даже если теперь ему предоставить покои Людовика и выставить охрану из семи колец вымуштрованных гвардейцев короля... Усталость и нервное напряжение досуха выжигали сон, но и теперешнее его бодрствование скорее походило на функционирование подключенного к ненадежному источнику компьютера: порою сознание его туманилось, делалось серым и непрозрачным, порою — сверхъяркие картинки дальнего прошлого вдруг оживали в мозгу — то ему виделось, как он брел по пересохшему ручью — за щавелем и за земляникой: говорили, что за ручьем ее видимо-невидимо, и он хотел набрать целую трехлитровую банку и — удивить маму, порадовать ее... Идти по камням-окатышам было страшно: ручей был узок, с обеих сторон нависали длинные стрелки осоки, остро пахло дурманом и бузиной, а он напряженно всматривался под ноги и замирал, когда меж камней струились тонкие змейки... Ему и вперед идти было жутко, и возвращаться он не хотел.

Полпути... Самое непонятное время и в дороге, и в жизни. Когда понимаешь, что прошлое ушло безвозвратно, ты сам стремился уйти от него, а теперь — жалеешь об оставленном и хотя ум и разумеет, что вернуться нельзя, а жалко...

Что впереди — неведомо, а перед тобой — лишь смутная дорога неизвестно куда, полная истинных и созданных твоим воображением опасностей... И по ней — нужно идти. Потому что возвращаться некуда. Потому что остаться здесь — нельзя.