Однако вместе с паникой я ощущал странное равнодушное спокойствие. Что осталось у меня в этом пустом и жестоком мире, где ждать милостей от общества, от людей — просто бесполезно? Здесь не во что верить, кроме только во Всевышнего. К чему тогда сопротивляться, идти всем смертям назло?

Я упал спиной на диван, закрыл глаза; голова кружилась все сильней. Я открыл глаза, уставился в потолок. Стены, книги, растения, цветы в горшках, книги на полках, письменный стол, компьютер — все это мчалось вокруг меня, точно в последней надежде спастись и выжить.

Я панически подумал:

«Неужели это и есть жизнь? Без смысла, без цели, без надежды — как у этих цветов в глиняных горшках? Растительная жизнь, жизнь как безостановочный процесс, примитивная технология, руководимая высшими силами?».

«Ах, господа, как же скучно на этом свете жить!» — Так сказал один из героев Антона Чехова, и кажется, попал в точку. Тогда зачем такая жизнь? Вероятно, затем же, зачем и мне: не потому, что в жизни есть смысл, вера, цель, но оттого, что желание жить заложено во всякой божьей твари, а значит, и в человеке, с ветхозаветных времен.

Мысли вихрем неслись в мозгу, но ответных слов не было. Слова пришли позже — из каких-то неведомых запасников памяти, они были словно вырублены из куска мрамора — готовые шедевры словесности. И все же они явились из глубин безмолвия и спасли меня, слова, которые никогда прежде не срывались с моих губ: «Отче наш, Иже еси на небесех!» — Я приостановился на мгновение и продолжил говорить животворные слова: «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Они пришли из ниоткуда, но я знал, что я — и только я один — выбрал их из всех сущих слов. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» — заклинал я снова и нова. Эти вещие слова стали знаком и символом, в который я вцепился что было сил: «…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, и избави нас от лукавого». И в комнате стало поспокойнее.

Поначалу незримо, неприметно, но с уверенной поступью в моем сердце утвердилась тишина и умиротворенность.

Раздался звонок в дверь. Он донесся, точно эхо, отразившееся от далекой горы, такое слабое, что поначалу не веришь собственному слуху. Но звонок прозвучал снова. Медленно — каждый шаг был как самый первый — я двинулся в прихожую. Звонок зазвенел опять, на этот раз оглушительно, и я понял, что он заливается прямо над головой. Я включил свет и отпер дверь. Галогенная лампа над входом снаружи так ярко била в лицо стоящего перед дверью человека, что я, в страхе от увиденного, отшатнулся. Это был Анатолий Мышев, но иной. Такой Анатолий Мышев мог бы привидеться мне в ночном кошмаре. Лицо его стало совсем прозрачным; мертвенно-бледный свет, казалось, сорвал с него все покровы, и обнажилось самое существо человека. Мне стало стыдно, словно я ненароком вторгся в чей-то тайный мир. Я не хотел этого. Я не хотел больше причинять боль ни одному живому существу.

— Добрый вечер. Извини меня еще раз за столь поздний визит, — проговорил Анатолий Мышев с подчеркнутой интеллигентностью компьютерного мальчика. — Я человек ночной, а главное — полагаю, что тебе будет ну-у очень любопытно!

— Какой разговор, Анатолий, входи, — перебил я. — И будь как дома. Без церемоний.

Мой голос вновь преобразился, вновь стал каким-то деревянным, искусственным.

Я проводил его в комнату и зажег свет.

— Присаживайся, — сказал я, предвкушая сюрприз, который приготовил мне Анатолий. — Ну что, опять шнапс?

— Не откажусь, — растянул в улыбке губы Мышев.

Я пошел в кухню за чистыми стаканами, налил один стакан до половины для Анатолия, а себе опять плеснул на донышко. Пить я не собирался — мне нужно было завтра рано утром вылетать в Берлин.

И тут я вспомнил молитву и животворные слова:

«Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».

И еще были слова. какие же это были слова? Ах, да!.. Да пребудет любовь!..

Я вернулся с подносом в комнату, расставил стаканы, легкую закуску и протянул Анатолию стакан с отличной водкой.

— Я пришел к тебе, — заговорил Анатолий, — по поводу той последней рукописи. Из Берлина. По правде сказать, я появился из-за ее содержания. О! Великолепный шнапс! — добавил он, пригубив зелье. — Полагаю, что у тебя есть маленький водочный заводик?

Я держал стакан, не поднося его ко рту.

— Опять рукопись? — переспросил я.

— Да, милсдарь, — важно заявил Анатолий и сделал еще глоток. Потом он глубокомысленно спросил:

— Что тебе известно о людях в сером?

— Почти ничего, только то, что есть про них в рукописи.

Мышев улыбнулся и опять отхлебнул водки.

— Мне неловко задерживать тебя надолго, может быть, поговорим завтра?

— Послушайте, Анатолий, — сказал я, — я вовсе не хочу спать и горю желанием услышать твой рассказ. Меня не интересует, сколько времени он займет. К чему эта твоя политкорректность?

Мышев расплылся в улыбке: наконец-то представился случай поразглагольствовать о том, в чем, как ему казалось, он здорово поднаторел. Он стал потчевать меня рассказами об эзотерике, а я то и дело подливал ему водки.

— Поговорим о ртути, — широко улыбнувшись, проговорил он. — Ртуть (Hg) издревле была посвящена Меркурию. В средневековой алхимии этой планете ставилось в соответствие число 8. О том, какое отношение имеет это число 8 к смерти и вопросам посвящения в античном культе таинств, речь пойдет ниже. А пока что отметим, что сразу же бросается в глаза: эта восьмерка присутствует и в том числе 18, которое намертво связано с великим Моцартом. Поскольку числам 1 и 2 нет алхимических соответствий (они начинаются только с 3 это Сатурн, а 4 — Юпитер и т. д.), то из этой комбинации двух чисел единица выпадает: и сублимируется в цифру 8 — Меркурий, образуя смертельный яд: сулему или mercurius sublimatus.

Увидев недоумение в моих глазах, Анатолий подчеркнул:

— На первый взгляд все это может показаться преувеличенным и надуманным, но, к сожалению, не все так просто. Необычными такие взаимосвязи покажутся только тому, кто неискушен в мифологических сплетениях античного и средневекового образа мышления. Скажу откровенно, ведь, скажем, душу химии мы потеряли в схематизме ее формул. И то, что нам сегодня представляется абсурдным, еще несколько поколений тому назад принадлежало «благости знания» посвященных. И тут на свет выступают целые таблицы «соответствий», соответствий чисел, элементов, металлов, планет, драгоценных камней и целебных трав. И тут среди прочих признаков для ртути в Меркурии выступает серый цвет. Запомни это, серый цвет, пресловутый «серый посланец», а это ничто иное, как символ или знак.

— Ты имеешь в виду то, что за три месяца до кончины Моцарт был напуган серым посланцем, будто бы заказавшим ему траурную мессу? Хотя сведения об этом заказе и мессе, по многим источникам — чистой воды выдумка.