Эл закрывала парадную дверь, когда он позвал ее. Она вышла. Он вприпрыжку бежал к ней, зажав двадцатку в кулаке.

— Совсем забыл спросить. В случае атаки террористов могу я спрятаться в вашем сарае?

— Март, — предупреждающе сказала она и начала закрывать дверь.

— Нет, но, — не унимался он, — об этом говорили на «Стороже соседского дома» на прошлой неделе.

Она уставилась на него.

— Ты был на собрании?

— Я прокрался за кулисы.

— Но зачем?

— Чтобы проследить за Делингбоулом.

— Понятно.

— И на лекции сказали, что в случае атаки террористов или ядерного взрыва надо зайти в дом.

— Звучит разумно.

— Так что если произойдет что-нибудь в этом духе, могу я вернуться и пожить в сарае? Надо запастись аптечкой первой помощи, не забыть ножницы, заводное радио, что бы это ни было, банки с тунцом и фасолью, они у меня есть, ну и консервный нож, чтобы их открывать.

— А дальше что делать? — Она подумала, зря я не пошла на это собрание.

— Сидеть смирно, слушать радио и есть фасоль.

— До каких пор?

— Чего?

— В смысле, когда можно будет выйти на улицу?

Март пожал плечами.

— Наверное, когда Делингбоул зайдет и скажет, что пора. Но мне он может так и не сказать, потому что он меня ненавидит. Так что я попросту умру с голоду.

Элисон вздохнула. Март вылупился на нее своими желтоватыми глазами из-под шапки каменщика.

— Ладно, — согласилась она. — Давай так. Если вдруг атака террористов или ядерный взрыв — забудь о сарае, приходи жить к нам в дом.

— Но она меня не пустит.

— Я скажу, что ты мой гость.

— Ей это без разницы.

А он не глуп, подумала Эл.

— Здесь был парень, — сообщил он, — искал вас. Вчера. В фургоне.

— А, это, наверное, курьер, — предположила она. Они ожидали очередные наборы для вечеринок из Труро.

— Вас не было дома.

— Странно, что он не оставил карточки. Разве что Колетт забрала ее и ничего мне не сказала.

— Ни карточки, ни следа, — согласился Март. — Как насчет чая? — Он похлопал себя по животу.

— Март, иди на место и копай. Настало время испытаний. Мы все должны хоть немного постараться.

— Разве вы мне не поможете?

— Копать? Слушай, Март, я работаю дома, кесарю кесарево, я сижу тут и зарабатываю, чтобы потом дать тебе двадцатку. Что скажут твои приятели, если вернутся и увидят, как я делаю за тебя твою работу? Они посмеются над тобой.

— Они все равно надо мной посмеются.

— Лишь потому, что ты ничего не сделал. Надо иметь чувство собственного достоинства. Это очень важно.

— Правда?

— Да. Теперь это называется «самооценка», но суть одна. Люди всегда стараются отнять ее у тебя. Не позволяй им. Ты должен иметь характер. Гордость. Итак! Понял? Иди копай! — Она потопала прочь, затем обернулась. — Тот парень, Март, тот курьер, что было написано на его фургоне? — Тут ее осенило: — Ты вообще умеешь читать?

— Умею, — ответил Март, — только там нечего читать было. Там не было ни имени его, ничего. Разве что грязь по бокам была.

— И что, он поговорил с тобой? У него была коробка, которую он хотел оставить, была у него папка или один из тех компьютеров, ну, знаешь, в которых надо расписаться?

— У него были коробки. Он открыл задние дверцы фургона, и я заглянул внутрь. У него были целые горы коробок. Но он не оставил ни одной.

Гигантская волна страха окатила Эл. А она-то думала, что новые таблетки от сердца исключают подобное чувство. Но увы.

— Что это был за парень? — спросила она.

— Из любителей дать в морду. Сидишь ты себе в пабе, а он говорит, эй, приятель, куда это ты смотришь? А ты говоришь, да никуда, приятель, а он потом говорит…

— Да, могу себе представить, — перебила его Эл.

— …а потом открываешь глаза — а ты уже в больнице, — докончил Март, — Весь заштопанный, уши порезаны, и свитер весь в кровище, если у тебя есть свитер. И половины зубов не хватает.

У себя в комнате Элисон приняла еще одну таблетку от сердца. Пока могла, сидела на краю постели, надеясь, что лекарство подействует. Но пульс не замедлялся. Любопытно, подумала она, как можно одновременно скучать и бояться. Прекрасный способ описать мою жизнь с бесами: я жила с ними, они жили со мной, мое детство прошло в полумраке, я ждала, пока мои таланты проявят себя, пока я научусь зарабатывать на жизнь, и все время знала, все время знала, что задолжала им жизнь; ведь разве голос не спросил, а где, по-твоему, твоя мамаша берет бабки, чтоб купить растворимое пюре в лавке, как не у твоего дяди Морриса; где, по-твоему, твоя мамаша берет бабки на выпивку, как не у твоего дяди Кифа?

Она разделась: отлепила влажные тряпки от тела, бросила на пол. Колетт была права, разумеется; она должна сесть на диету, на любую диету, на все диеты сразу. Если телевидение и правда, как говорят, добавляет лишние килограммы, то на экране она будет выглядеть — она представить не могла, как именно, нелепо, по-видимому, и даже слегка угрожающе, как будто сбежала с канала научной фантастики. Она чувствовала, как аура колышется вокруг нее, словно гигантский плащ из желе. Она ущипнула себя. Таблетки от щитовидки не оказали немедленного влияния на ее тело. Она представила, как здорово было бы, если бы она проснулась однажды утром и сбросила с себя слои плоти, как шубу — две шубы, три… Она горстями хватала плоть то здесь, то там, двигала, перемещала ее. Она осмотрела себя со всех сторон, но лучше не становилось. Я так стараюсь похудеть, сказала она себе, но я должна быть приютом для множества людей. Моя плоть так вместительна; я — дом, безопасное место, бомбоубежище. «Бум», — тихо сказала она. Качнулась на носки, потом обратно на пятки. Она наблюдала за собой в большое зеркало. Когда она привыкла к своему отражению, смирилась с ним, то повернулась спиной; вытягивая подбородок через плечо, она видела выпуклые серебристые линии шрамов. В такую жару они вспухали и белели, а зимой, напротив, съеживались, краснели и вжимались в кожу. Но быть может, это все ее воображение. В голове у нее кто-то сказал: «Хитрая маленькая сучка. Мы покажем ей, на что способен нож».

Холодный пот выступил на спине. Колетт была права, Колетт права, она должна держать меня на поводке, она должна ненавидеть меня, очень важно, чтобы кто-нибудь ненавидел меня. Мне нравилось, когда Март ходил за едой, но я не должна была ее есть, надо было все отдавать ему. Хотя, как ни крути, я привадила его не ради свиных ребрышек. Я хотела сделать доброе дело. Колетт никогда не делает добрых дел, потому что она стройная, это ее эквивалент добрых дел. Только посмотрите, как она голодает, лишь бы научить меня, лишь бы пристыдить, да только мне ее пример впрок не идет. В последнюю неделю или две пшеничные костюмы Колетт начали висеть на ней, как беленые мешки. Так что не вешай нос, подумала Эл, мы можем отправиться за покупками. Мы отправимся за покупками, я подберу размер побольше, а Колетт — поменьше. Это ее развеселит.