Это была заключительная сцена «лондонского приключения Рембо»: заплаканная мать, грустное расставание и прогулка по улицам города на рассвете с чемоданом рукописей и возвращенных прачкой рубашек.

Пункт назначения Рембо, как правило, отождествляют с разной степенью достоверности как морской курорт Скарборо, в 483 километрах к северу от Лондона, потому что он упоминает слово «Скарбро» в стихотворении в прозе Promontoire («Мыс»):

«Золотая заря и трепетный вечер находят бриг наш в открытом море, напротив виллы и ее пристроек, образующих мыс, такой же обширный, как Пелопоннес и Эпир, или как главный остров Японии, или Аравия. Святилища, озаренные возвращеньем процессий; огромные оборонительные сооружения современного побережья; дюны, иллюстрированные вакханалиями и цветами; большие каналы древнего Карфагена и набережные подозрительной Венеции; вялые извержения Этны и ущелья цветов и ледниковых потоков; мостки для прачек, окруженные тополями Германии; склоны необычайных парков и склоненные вершины японских деревьев; и круглые фасады всевозможных «Гранд» и «Руаялей» Скарбро или Бруклина; и рейлвеи опоясывают и разрезают диспозиции в этом Отеле, взятые из истории самых элегантных и самых колоссальных сооружений Италии, Америки, Азии, и окна и террасы которых, в настоящее время, полные света, напитков и свежего ветра, открыты для умов путешественников и для знати и позволяют в дневные часы всем тарантеллам всех берегов – и даже ритурнелам замечательных долин искусства – чудесно украсить фасады Мыса-Дворца».

Этот вывод был сделан дедуктивным методом, обычно используемым для того, чтобы осудить невиновных. Опровержение этому может быть найдено в одной из пронумерованных ссылок в конце этой книги[540].

Не существует никаких доказательств, что Рембо посетил Скарборо или, если уж на то пошло, Бруклин. Путеводители теперь должны быть скорректированы соответствующим образом. Однако, поскольку стихи путешествуют без карт или расписаний и поскольку «Мыс» звучит как дайджест мечты тысяч рекламных брошюр для путешественников, может быть больше причин, чем когда-либо, теперь совершить рембовское паломничество в «Скарбро», чтобы прочитать стихотворение на эспланаде и посмотреть его глазами пейзажи, которых он никогда не видел.

Известные факты говорят о передвижениях Рембо вполне убедительно. Объявление в «Таймс» показывает, что спустя три месяца он жил в доме номер 165 на Кингз-Роуд в небольшом промышленном городе Рединг, в 65 километрах к западу от Лондона. Энид Старки определила, что это был адрес француза Камиля Леклера, «профессора французского языка и литературы»[541].

В результате «роста обязательств» месье Леклер открыл новую языковую школу 25 июля. Он, возможно, нашел месье Рембо через лондонское агентство и нанял его перед началом нового семестра. Как указывает Энид Старки, если Рембо, как предполагалось, планировал прибыть в Рединг 30 июля и намеревался попасть на первый поезд с Паддингтонского вокзала в шесть часов следующего утра, он вышел из отеля не слишком рано.

Месье Леклер принимал учеников в нескромном трехэтажном особняке в георгианском стиле под названием Montpellier House (Монпелье-Хаус), ныне преобразованном в многоквартирный дом. Он расположен в приятной части Рединга, хоть и неподалеку от редингской тюрьмы. Почти ничего не известно о периоде провинциальной претенциозности Рембо. Теперь, когда Скарборо исчез с карты, заманчиво было бы заменить его более правдоподобной фантазией – поездкой в соседний Оксфорд. В то время как Рембо преподавал французский в Рединге, молодой ирландец наслаждался первыми днями в Оксфорде в качестве студента. Оскар Уайльд был на заре своей литературной карьеры, Рембо почти на самом ее закате, хотя они родились с разницей всего в четыре дня.

В Рединге Рембо, вероятно, продолжал работать над «Озарениями», поскольку спустя семь месяцев они были готовы к публикации. Внесенные в рукопись исправления предполагают постепенное вторжение иностранности[542]: английский язык проник в лексикон (steerage, embankments, brick, pier, spunk и др.), синтаксис и даже в образы. Учить новый язык – все равно что вернуться в детскую, где слова – это какие-то странные, наполовину прирученные существа. Рембо в полной мере воспользовался этим эффектом. Английское слово snowflakes («снежинки») в буквальном переводе дает éclats de neige («осколки, искры» или «крик снега»). В cards («карты») играют в глубинах pool (пруда). Фразы, которые звучат странно на французском, становятся нормальными при прямом переводе их на английский язык: to whistle for [the storm] («вызвать свистом бурю»), places of worship («святилища»), love feasts («любовные празднества»), old flames («старые огни») и т. д.[543]

Названием всего собрания стихов, по словам Делаэ и Верлена, является заморская игра слов: вспышки проницательности или божественное озарение, праздничное освещение или фейерверки, раскрашенные тарелки или разрисованные поля рукописи[544]. Транслитерация Верлена предполагает, что название должно на самом деле произноситься как английское слово, но с французским акцентом: Illuminécheunes[545].

Примечательно, что некоторые бумаги, свидетельствующие о данном языковом импорте и экспорте, сохранились. Списки английских слов Рембо (безосновательно датируемые Буйаном де Лакостом июлем – декабрем 1874 года)[546] являются хранилищем терминов, почерпнутых из рекламных объявлений, разговоров и даже словарей. Один известный раздел позволил сделать потрясающее предположение о том, что Рембо в качестве хобби пристрастился гонять голубей: