Я вздрогнула и все-таки обернулась — она стояла, прислонившись спиной к кабине, сложив на груди руки, и смотрела на меня. Я не хочу ждать его вместе с тобой, подумала я, даже не думай, что мы будем ждать его вместе, взявшись за руки.

— Тебе надо в тепло, — сказала она. Я не ответила.

— Ты опять заболеешь, — сказала она, — его не будет час, а может, и больше. Ты что, все это время собираешься стоять тут, на ветру, как Ассоль? Это глупо, ты ничем не можешь ему сейчас помочь. — И тогда я подумала — неправда, и бросилась назад, к машине, и распахнула заднюю дверь — Марина с ужасом подняла на меня глаза, — и пес сразу же выскочил наружу, почти выпал к моим ногам, ну, иди, сказала я, какое-то время он не двигался с места, я повторила — давай, иди, и тогда он, бесшумно ступая, обогнул грузовик и исчез в темноте.

Пока мы ждали — долго, коченея, волнуясь, Мишка облазил весь грузовик: взобравшись на колесо, дотянулся до дверных ручек и подергал их — они не поддавались, фонариком посветил внутрь, в кабину, чтобы убедиться в том, что в ней нет ничего интересного, ничего, что нам могло бы пригодиться. Я хотела остановить его — и не стала, потому что сейчас, когда все мы, взрослые, были оглушены ожиданием — настолько, что не могли даже разговаривать, он единственный, казалось, не чувствует нашего страха и тревоги, словно Сережино возвращение было только вопросом времени, а не удачи, и радостная его суета вокруг этого брошенного грузовика почему-то вселяла надежду и в нас, остальных. Наконец из Лендкрузера выбрался даже папа — двигался он неуверенно, и его заметно шатало, но он тоже направился к грузовику, туда, где ветра было поменьше, с интересом наблюдая за Мишкиными исследованиями. Следом за папой на улице показался и доктор — видно было, что он сильно мерзнет без шапки, но, помешкав немного возле машины, он с сожалением прикрыл за собой дверь, отделявшую его от спасительного тепла, и обреченно поплелся к нам.

— Может быть, топливо слить? — радостно предложил Мишка, успевший к этому времени раз десять уже обежать заснувший грузовик. Папа покачал головой:

— Ни к чему. Это «шишига», она бензиновая — а зачем нам бензин. И потом, я бы не стал тут хозяйничать раньше времени, — он тяжело прислонился к зеленому железному борту таинственной «шишиги».

Ну и название, подумала я, надо же, бензиновый грузовик, я даже не знала, что такие бывают, а папа тем временем, сунув руку в карман, выудил оттуда смятую пачку «Явы». Увидев это, доктор тут же торопливо подбежал к нему.

— Вы с ума сошли! — яростно зашептал он. — После остановки сердца! Вы понимаете, что чудом остались живы? Чудом! У меня ни адреналина, ничего — я вас еле вытащил, вам лежать надо, лежать, а вы! Уберите немедленно, и чтобы я этого больше не видел!

К моему удивлению, папа покорно убрал сигареты и проворчал — почти примирительно:

— Ладно, ладно. Я машинально. Все равно их осталось всего ничего, скоро так и так пришлось бы… — Он не договорил, потому что где-то — совсем близко — раздался неожиданно хруст ломающихся веток, звук, которого мы одновременно и ждали, и боялись; с усилием оттолкнувшись от борта, папа протянул руку к ружью, оставленному Мишкой, но тот оказался быстрее и уже схватил его, и даже успел передернуть затвор, мрачно лязгнувший в наступившей тишине, и тогда я крикнула: «Сережа!» — чтобы поскорее убедиться, что он вернулся.

— Это я! — отозвался Сережа. — Все нормально! — Голос его звучал глухо, наверное, из-за маски, и я побежала на голос раньше, чем Андрей успел включить фонарик, и увидела, как Сережа выходит из-за деревьев, а за ним следом идет еще один человек — в толстой камуфляжной куртке с меховым воротником и поднятым капюшоном. В руках у него что-то было — автомат или ружье, этого я разобрать не смогла, но было совершенно ясно, что человек этот держится за Сережиной спиной не случайно. Лицо человека было спрятано под широким черным намордником с торчащими в обе стороны толстыми раструбами фильтров, по сравнению с которым Сережин марлевый прямоугольничек выглядел безобидно и по-детски.

— Убери ружье, Мишка, я в порядке, — сказал Сережа, и Мишка нехотя опустил руки, но ружья не выпустил.

У самой кромки деревьев человек в камуфляже остановился и вполголоса, невнятно что-то произнес, после чего быстро отступил назад, в темноту, а Сережа сделал еще шагов десять, и как только он поравнялся с нами, я увидела, что ружья у него больше нет, молния на куртке вырвана с мясом, а маска перепачкана кровью, постепенно просачивающейся сквозь голубоватую марлю, и заплакала — сразу, в голос, и обхватила его руками. Он обнял меня в ответ — я почувствовала, что руки у него дрожат, — и сказал:

— Ну все, все… уже все хорошо.

— Они… это они, да? Зачем они?.. — я плакала и стаскивала маску с его лица, а он улыбнулся мне разбитыми губами и сказал:

— Черт, Анька, я так и думал, что ты психанешь, ну ничего же страшного, бывает, не разобрались, я вылез из леса, с ружьем, ну перестань, неудобно…

— Где твое ружье? — резко сказал папа, и я перестала плакать.

— Там осталось, — ответил Сережа просто и неопределенно махнул рукой куда-то за грузовик, — я договорился, нас пропустят, но идти пока придется пешком, машины оставим здесь, вещи тоже. И никакого оружия. Тут недалеко совсем.

— Куда идти? — спросила Ира.

— Вы не поверите. Я и сам не поверил, когда увидел, — и он опять улыбнулся.

— А ты уверен, что это безопасно? — сказал Андрей.

— Не думаю, что сейчас у нас есть выбор, — ответил Сережа, — но да, я уверен. Мишка, забрось ружье в машину, берите детей, Леню, и пошли.

Сейчас, когда все мы оказались снаружи, на улице, я вдруг поняла, как же нас много — пятеро мужчин, четыре женщины, но это не добавило мне уверенности, потому что, двигаясь вот так, гуськом, с пустыми руками, мы были гораздо беззащитнее спрятавшегося в лесу невидимого незнакомца. Мы не успели дойти и до середины пустой площадки перед грузовиком, как человек в камуфляже снова высунулся из-за дерева и прокричал невнятно:

— Маски!

— Черт, — сказал Сережа с досадой, — забыл совсем — они хотят, чтобы мы надели маски, Ир, где они у тебя? — и помахал незнакомцу рукой, а потом нам пришлось ждать, пока Ира бегала в машину за масками, но как только мы их надели и приготовились идти дальше, незнакомец снова крикнул:

— Детям — тоже!

— Они что, больны? — со страхом спросила Марина, сидя на корточках перед девочкой и пытаясь пристроить марлевый прямоугольник на ее крошечное личико. — Сережа, они болеют, да?

— Не думаю, — сказал Сережа, — мне кажется, они боятся заразиться от нас.

Как только мы вошли в лес, выяснилось, что провожатый у Сережи не один — кроме незнакомца в камуфляже, показавшегося нам вначале, я заметила еще одного, одетого в белое; этот, второй, явно не планировал попадаться нам на глаза — аккуратно ступая, он все время держался метрах в десяти за нашей спиной, и я вряд ли вообще заметила бы его, белоснежного, если бы не ветки, иногда хрустевшие у него под ногами. Мне хотелось догнать Сережу и поговорить с ним об этом человеке в белом и о человеке в камуфляже, мне хотелось спросить — почему ты думаешь, что эти люди не причинят нам никакого вреда, особенно после того, как они отобрали у тебя ружье и разбили тебе лицо, мы пошли за тобой, оставив все, что было у нас с собой — машины, ружья, еду, без охраны посреди тайги, почему ты так уверен в том, что им можно доверять? Но Сережа шагал впереди, сразу за человеком в камуфляже — шагал широко и быстро, словно торопился куда-то, и ни разу не обернулся — даже для того, чтобы убедиться в том, что все мы, остальные, поспеваем за ним.