Архангел еще раз мельком взглянул на мрачно безмолствовавшего майора и… махнул рукой, убеждая себя, что мнение советника о нем не имеет теперь никакого значения. Бояться человека, уже задыхающегося в петле, тоже нет смысла.

– Об этом, конечно, лучше сказать ему самому.

– Но спрашивают тебя, – впервые повысил голос Сирко. – Причем спрашивают, как видишь, пока что по-хорошему.

– Когда бы мне удалось… – Архангел замялся, закашлялся. – Словом, если бы казаки остались без атамана, ясновельможный майор Корецкий сразу же стал бы полковником.

– Он – полковником?! – удивленно перевел Сирко взгляд на Корецкого. – Каким образом? Неужто рассчитывал, что этим чином наделил бы его казачий совет?

– Не только. У него есть грамота. После вашей гибели он был бы назначен командующим казачьими полками и комендантом города, с чином полковника польской армии.

– Ах, вот оно что! Покажите-ка эту грамоту! – резко молвил Сирко, пронизывая гневным взглядом Корецкого. – Не заставляйте меня подниматься, майор Корецкий. Я сказал: грамоту сюда!

Дрожащими руками Корецкий расстегнул китель, на несколько секунд замер и вдруг выхватил откуда-то из-за пояса пистолет.

Однако в то мгновение, когда он навел пистолет на Сирко, Хозар дотянулся до него, подбил руку, и пуля ушла в потолок, позади кресел, на которых сидели полковник и принц. Еще через несколько мгновений Гуран и Хозар скрутили Корецкому руки и, поставив его на колени, извлекли из внутреннего кармана уже довольно измятую – очевидно, майор все время носил ее при себе, опасаясь расставаться хотя бы на несколько минут, – грамоту.

Сирко бегло прочел ее и, не проявив особого интереса, передал де Конде. Но подпись запомнил. Как оказалось, благословлял Корецкого на это злодейство сам коронный гетман. Как командующий польскими войсками в Украине он предпочел бы, чтобы Сирко и большинство его казаков навеки остались в земле Франции.

– На польском и французском языке написано, – обратил Сирко внимание главнокомандующего французскими войсками. – Даже это учли. Чтобы легче было объясняться с французскими властями, когда придет пора принимать командование казаками.

Де Конде пробежал взглядом текст грамоты, швырнул ее на стол и снова взялся за бокал. Мелкими глотками, с наслаждением потягивая вино, он в упор рассматривал Корецкого, которому казаки, все еще держа его за руки, позволили подняться с колен.

– Я понимаю, что у вас появилось желание лично вздернуть подлеца, решившего добыть себе чины не в честном бою, а подлым убийством. Однако мне не хочется, чтобы казнь его была связана с вашим именем.

– Истинно так, – кивнул Сирко, как только офицер перевел ему слова де Конде. – Мне тоже не хотелось бы, чтобы из-за этого подонка у нас возникли трения с польским правительством. Не время сейчас. Свои отношения с королем Речи Посполитой мы привыкли выяснять на подольских холмах.

– Тем не менее эти люди совершили преступление на Французской земле. Поэтому их будут судить по законам Франции и по законам военного времени. Свидетельств более чем достаточно. Увести их обоих, – сказал де Конде, обращаясь к стоящим в стороне от казаков офицеру и двум солдатам.

– Да, пусть меня судят! Пусть судят по французским законам! – закричал Корецкий, вырываясь из рук казаков. – Но сначала верните мне грамоту! – Он бросается к столу, тянется руками к бумаге. – Я послан сюда самим канцлером и коронным гетманом! И должен принять командование казачьими полками! – выкрикивал он, упираясь и не позволяя солдатам вывести себя из зала. – Во мне тоже течет украинская кровь! Я имею право!

– Это не украинская кровь течет в тебе! – бросил в ответ Сирко, подхватываясь. – Это вообще не кровь! Это в тебе помои с господского стола текут, холуй!

34

Гяур давно не знал такого крепкого сна. Это был сон победителя. Ускоренный марш из Варшавы до Гданьска, морской переход, абордаж, ночной штурм крепости – вся эта лавина событий была прервана крепким сном и принадлежала теперь прошлому да воспоминаниям. Он же проснулся, чувствуя себя возрожденным, как феникс.

Замок графа де Борнасье, хозяева которого предоставили в распоряжение полковника Гяура весь второй этаж, располагался на высоком холме, почти у самой крепостной стены. Однако осаждавшие Дюнкерк французские войска пощадили это строение. Ни одно ядро не разорвалось у его стен, ни одна пуля не вонзилась в стену. И теперь Гяур был признателен им не меньше, чем старик-граф, охранявший свое родовое гнездо все то время, пока молодой де Борнасье с семьей дожидался освобождения города в поместьи дяди, где-то в окрестностях Амьена.

Сейчас, стоя у окна и любуясь открывшимся по ту сторону долины пейзажем, Гяур завидовал молодому графу-беженцу. Ему самому возвращаться было некуда. Как и его отец и дед, он – вечный скиталец. Были и будут замки, усадьбы, дома… – но все это чужие замки, чужие поместья и чужие дома. Правда, в Польше остались купленные его дедом руины. Но возвращение к ним так и останется возвращением к руинам.

Победитель, который, в представлении любого смертного, должен упиваться славой, чувствовал себя погорельцем, оплакивающим свою судьбу, стоя на пепелище. Несмотря на то, что «пепелище» представало перед ним в виде прекрасного, построенного почти два века назад в византийском стиле замка.

Домишки, теснившиеся по ту сторону крепостной стены, остались где-то там, внизу, а перед князем открывалась еще не успевшая предаться осеннему увяданию целина; небольшие усадьбы с миниатюрными садами; изгиб речушки, украшенный янтарным ожерельем островерхих стогов.

Таинственно молчаливый слуга принес ему все, что необходимо для бритья. Но, даже бреясь, Гяур время от времени поглядывал на этот пейзаж, ясно ощущая, что то, что окружает его здесь, – чужое, а потому молчаливое, как холодно-вежливый слуга-иностранец в доме, где ты всего лишь случайный гость.

Пора, пора было и ему подумать если не о дворце, то, по крайней мере, о небольшом имении где-нибудь в. Подолии, в окрестностях Каменца. Или хотя бы об обычном особнячке. В любом украинском городе. Лишь бы он знал, что ему тоже есть куда возвращаться.

«Сон избавил тебя от усталости воина, но поверг в негу разленившегося аристократа, – молвил себе Гяур, стараясь прервать цепь своих чувственных размышлений. – Еще немного, и начнешь думать о женитьбе. Что сейчас окажется очень кстати».

В дверь снова постучали.

– Прошу прощения, господин полковник, – появился в проеме двери слуга. – Не смею откладывать на потом то, что должен сообщить сейчас же, немедленно. Хотя и понимаю…

– Короче, черт бы вас побрал, – прервал Гяур, обнаружив, что на сей раз явился не тот вежливый слуга, которого он воспринимал менее раздраженно.

– Господин полковник, там, внизу, вас ждет дама.

– А могли бы сообщить об этом еще короче, – снова принялся за бритье Гяур.

– Но она ждет. Я объяснил, что вам понадобится некоторое время, прежде чем вы в состоянии будете принять ее, но, видите ли…