Полька на удивление быстро залечила рану и бросилась мстить. Она пробовала стрелять из снайперской винтовки, но способностей к этому у нее не было. Она ходила по ту сторону линии обороны и пыталась насыпать отравы в колодцы, но не смогла. На этом ее месть закончилась. Боевик из нее не получился. Да и куда ей, когда она просто интеллигентная женщина. Умная и немного доверчивая. Теперь она работает для осуществления своей мечты. Она действительно хочет снять обо всем этом фильм. Нужны деньги. Сколько можно так заработать, совершая широкие, размашистые движения тазом? Боюсь, что это просто прикрытие.

Полька гладит мою сожженную солнцем шею. Она рассказывает, что наемники из турок детей просто убивали, а монахов пытали огнем. Так и кричали: «Изжарить их!».

– Они сербов, как кофе, жарили. Турецкие кофеманы изжарили славянских мальчиков, – говорит полька. – А еще привычка у мусульман – душить пленников шнурами. Боснийцы набрались жестокости от турков.

Она живописует стамбульские бордели с армянками и гречанками.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне Джанко рассказывает.

– Да, он большой говорун.

…Я подхожу к комнате польки с мыслью, что комнатой с печкой мне не завладеть. Постояв несколько минут у двери, я слышу шорохи и всхлипывания. Эльжбета работает. Пусть работает. Мне все равно: раз Федор согласен жить в комнате убитого, то пусть живёт.

На следующий день мы с Федором намереваемся идти на задание вдвоем. Это опасно, но я сам поставил себя в такое положение. Джанко уехал отдыхать, залечивать рану.

Ночью изменилась позиционная ситуация. Боснийцы на бронетехнике выдвинулись к мосту и установили на нем свой пост. Бронированные машины обложили мешками с песком, и теперь их крупнокалиберные пулеметы простреливают всю окрестность, откуда мы, снайперы, можем вести огонь. Андрия Зеренкович сообщил об этом, потер небритые щеки и сказал:

– Так что у нас наступят вынужденные выходные дни. Слишком большой риск идти туда. Если у вас есть желание, можно попытаться пощипать охрану моста.

Мы с Федором Чегодаевым намек поняли и принялись после ухода Зеренковича рассуждать. Если пробраться за сербские позиции в простреливаемую зону и произвести хотя бы один выстрел – то это значит вызвать на себя шквальный огонь.

И тогда мы решаем пойти на север, выйти к сербским постам, что контролируют дорогу, и по ущелью, которое определено как естественная граница района наших действий, пробраться на опасную территорию. Если это нам удастся, мы окажемся за горой, откуда можем беспрепятственно вести огонь на поражение по городу. Опять же, идти без полнокомплектной группы прикрытия очень опасно, так как боснийские снайперы, вероятно, тоже попытаются пробраться на освободившуюся территорию с намерением обстреливать позиции сербов.

Мы выходим очень рано, около четырех утра. Весь наш путь займет порядка трех часов, учитывая медленное преодоление стены в ущелье. Чтобы взобраться на гору, мы подготовили альпинистское снаряжение.

И вот мы в ущелье. Глухо рокочет ручей. Небо едва светлеет, но здесь, в стремнине, полный мрак. То и дело натыкаемся на камни. Ноги вымокли в воде. Пройти по ущелью следует всего полтора километра. В данной ситуации необходимо проявить ювелирную точность, иначе можно оказаться у реки, берег которой заминирован. Нет никаких ориентиров. Только азимут, секундомер, предполагаемая скорость нашей ходьбы.

Из мрачного ущелья мы выкарабкались по почти отвесной стометровой стене в половину шестого. Начало светать. Пробрались в дремучий сосновый лес. Поскольку сюда не забирались местные жители и не очищали лес от бурелома, продираться сквозь чащу очень трудно и небезопасно. Слышится треск сухих сучьев, каждая ветка, переламываясь, издает громкий щелчок, звучащий в нашем сознании, как выстрел. И вот Чегодаев остается охранять меня, а я карабкаюсь на высоченную сосну с густой верхушкой. Я совершенно уверен, что меня не разглядеть из города. До полного рассвета меньше часа, а я уже полностью обустраиваю снайперское гнездо.

И вот небо синеет, беловатые облака словно тают в воздухе, и перед моим взором оказывается погруженный в синеватую дымку город противника.

Этот мертвый и глухой городишко напоминает мне пруд, где разводят карпов. Воды мало. Тяжко, душно. Все разворочено. Все друг другу бесконечно скучны и постоянно мешают. А тут еще постоянная военная угроза. Молодые карпы, «мужчины в расцвете сил», предприимчивые и сильные, держатся у поверхности; подгоняемые еще не заглохшими инстинктами, они непрерывно в движении. Другие, совсем юные, носятся туда-сюда, влекомые зреющей силой. А старые поблекли, утратили половину чешуи, точно облысели. Они мудры той прокисшей мудростью, которая приходит тогда, когда исчезает сила; отяжелевшие от лет, они лежат на самом дне, едва шевеля огрубевшими жабрами и поредевшими плавниками, и непрерывно зевают.

Я смотрю в подзорную трубу и вижу и молодых мужчин, и подростков, и блеклых стариков. Моей жертвой должен стать любой человек с оружием. Если таковых нет, предпочтительнее выбрать мужчину в расцвете сил. Потенциального противника. Так как вооруженных людей я действительно не обнаруживаю, то останавливаюсь на втором варианте. В серой дымке в узком промежутке между двумя высокими домами мне видна улица, вернее, узенький участок моста, по которому начинают сновать прохожие. Этот мост в городе не такой, как через бурную речку возле наших позиций. Это современный мост с перилами из чугуна. Мне даже не удается как следует разглядеть свою жертву. Выстрел, человек спотыкается, падает и скрывается за чугунными перилами моста. Возле неподвижного тела собираются люди, они боязливо оглядываются, вогнув голову в плечи, не понимая, что пуля прилетела с гор.

За день мне удается совершить еще два выстрела. Один, правда, неудачный. Пуля только задела жертву. Человек схватился руками за шею и, петляя по улице, помчался в укрытие.

Обедаем мы с Федором вместе, и даже рискнули развести огонек из сухого горючего, чтобы разогреть консервы.

Я снова карабкаюсь в свое гнездо. Не успел как следует осмотреться, как вдруг слышу громкий хруст ветвей и приглушенный возглас. У меня все холодеет внутри. Я всматриваюсь. Боюсь шевельнуться. Снова раздается громкий хруст ветвей, слышатся звуки борьбы. Я бросаюсь вниз, надеясь в прыжке быстро достичь земли и обезопасить себя. В те мгновения, когда я «лечу», прямо в мое гнездо врезается автоматная очередь. Бьют в упор, противник очень близко. Я падаю и медленно и бесшумно сползаю в небольшую ложбинку, изготавливаясь к стрельбе. Пока я этим занимался, треск веток раздавался все глуше и глуше. Как только я попытался преследовать невидимую опасность, под моими ногами тотчас предательски хрустнула ветка. И тут же на звук ударила автоматная очередь. Пули дробили сухие торчащие ветки. Щепки от сосновых стволов впивались в щеки. Я лежал неподвижно, боясь пошевелиться. Кажется, цел. Что с Федором? Неужели его убили? Убил тот неуловимый Джелалия, который охотится здесь? Некоторое время я вынужден лежать неподвижно, чтобы шумом не выдать себя. В свою очередь, стрелять на шум я не мог, не зная ситуации, боясь подстрелить Федора. Когда шум в буреломе прекратился, я как можно тише начал пробираться к краю сосновой рощи. На это ушло более часа. Кажется, никого нет.