В середине июля мы с Лиз ненадолго поехали в Англию, чтобы я принял участие в планируемой часовой передаче ВВС из серии "Горизонт", посвященной ДНК. Нашему второму сыну, Дункану, было всего пять месяцев, поэтому поначалу я хотел отказаться от участия. Но Фрэнсис, у которого обычно была аллергия на телевидение, очень увлекся этим проектом. И вот в течение нескольких дней нас снимали гуляющими среди главных колледжей Кембриджа или стоящими у стойки бара в Eagle — том самом пабе, где двадцатью годами раньше мы регулярно обедали и где Фрэнсис впервые дерзко объявил, что мы открыли тайну жизни. Необычным ингредиентом этой съемки было постоянное присутствие девушки продюсера, Евы. За несколько лет до этого она завоевала корону мисс Мира и по-прежнему сохраняла пропорции мирового уровня. Однако ей приходилось дорого платить за идеальную для фотосъемок фигуру, вызывая у себя рвоту после приемов пищи — занятие, за которым однажды вечером случайно застала ее Лиз в туалете этого заведения.

В то лето лаборатория Колд-Спринг-Харбор опубликовала книгу "Молекулярно-генетические эксперименты" — сильно расширенную версию материалов лекций, прочитанных Джеффри Миллером двумя годами раньше на нашем ежегодном курсе по генетике бактерий. Ее интеллектуальный блеск и изящное оформление, вероятно, должны были обеспечить ей широкое признание, а значит, и реальные деньги для Лаборатории. Эта книга была выгодным приобретением — может быть, даже слишком выгодным: больше 450 страниц всего за 11 долларов 95 центов. Как и Джеффри и все другие наши авторы, я тоже писал тогда для лаборатории без гонорара. Примерно в то же время я уже почти завершил две объемные вводные главы для книги "Молекулярная биология опухолеродных вирусов". По первоначальному замыслу она должна была получиться небольшой. Но ее объем неуклонно рос и достиг более 750 страниц в тринадцати главах, подготовленных двадцатью двумя авторами, в числе которых были Дэвид Балтимор и Говард Темин, которым предстояло разделить Нобелевскую премию 1975 года за их исследования ретровирусов. Значительную часть книги написал также Джо Сэмбрук, чьи огромные способности как ученого были сравнимы с его умением производить лаконичную, легко читаемую прозу, а также редактировать менее удачные предложения других авторов, в том числе мои собственные. Однако он отказался от того, чтобы его указали как одного из редакторов книги. На корешке был указан только один редактор — Джон Туз, мой бывший гарвардский постдок, в то время работавший в центре Лондона, где он помогал Майклу Стокеру руководить лабораторией Имперского фонда исследования рака на площади Линкольнс-Инн-Филдс.

Следующей книгой лаборатории стал небольшой том "Источники биологической опасности", составленный по материалам совещания, проведенного в январе 1973 года в конференц-центре "Асиломар" недалеко от Монтерея в Калифорнии. Это трехдневное совещание было организовано с целью договориться о лабораторных методах, подходящих для работы с опухолеродными вирусами. Однако сотне участников не удалось прийти к консенсусу по вопросу, следует ли принимать какие-либо меры предосторожности, и если да, то какие. Организовать это совещание и редактировать книгу помогал наш новый сотрудник Боб Поллак, продолжавший у нас свои исследования преобразованных вирусом SV40 клеток, начатые им в Школе медицины Нью-Йоркского университета. Боб, начинавший как физик, имел примерно те же опасения, что и Чарли Томас, относительно безопасности исследований опухолеродных вирусов. Я временами тоже разделял их обеспокоенность и в качестве меры предосторожности прекратил использование положительного давления в наших вирусологических лабораториях в корпусе Джеймса. Положительное — повышенное по отношению к атмосферному — давление в лабораторном помещении широко использовалось в микробиологических исследованиях для предотвращения проникновения в лабораторию микроорганизмов-загрязнителей извне. Ко времени проведения совещания мы установили в этих помещениях отрицательное давление, пропуская воздух через высокоэффективные сухие воздушные фильтры, не позволявшие вирусам из лабораторий попадать во внешнюю среду.

Меня все больше заботило возможное увеличение вдвое размеров пристани для яхт на восточном берегу внутренней гавани. В своем нынешнем виде она не представляла серьезной эстетической угрозы для мирных пейзажей нашего берега. Но за два года до того ее приобрел Артур Кнутсон, главный владелец марины в расположенной неподалеку Хантингтонской гавани, и вскоре он предложил использовать соседний дом капитана Уайта для расширения своего местного яхт-клуба. Это неминуемо превратило бы Колд-Спринг-Харбор в весьма оживленный порт. Хотя соседи и попытались оспорить планы Кнутсона в суде, сведущие люди сказали нам, что они, скорее всего, проиграют. Единственный способ спасти нашу гавань состоял в том, чтобы лаборатория каким-то образом приобрела эту пристань.

Наш умелый административный директор, Билл Адри, привлек для помощи Джерома Амбро, главу города Хантингтон. Его вмешательство имело решающее значение, поскольку город Колд-Спринг-Харбор не существовал как административная единица: восточное побережье внутренней гавани было в действительности частью Хантингтона. Билл и Джерри пришли на обед в Остерхаут, где мы смотрели из окна на пристань для яхт, в то же время наслаждаясь приготовленными Лиз вареными устрицами. Я так никогда и не узнал, как Амбро впоследствии удалось убедить Артура Кнутсона продать нам марину. Жаль только, думалось мне, что у лаборатории не было средств на то, чтобы купить и красивый капитанский дом.

Попечительский совет одобрил совершение этой покупки в начале июня, всего через неделю после того, как был официально учрежден Исследовательский фонд Робертсона. Но получение согласия совета оказалось не таким рутинным делом, как я ожидал. Против покупки выступал наш сосед Уолтер Пейдж. Он давно стал одним из влиятельных друзей лаборатории и входил в состав попечительского совета в первые годы директорства Джона Кэрнса, но затем вышел из совета, когда банк Моргана направил его на несколько лет в Лондон для руководства операциями в Европе. По его возвращении мы пригласили его снова стать членом совета, но он отказался, ссылаясь на большую занятость, связанную с его успешной карьерой у Моргана. Но когда нашим спонсором стал Чарли Робертсон, Уолтер понял, что должен вернуться в совет, чтобы проследить за тем, чтобы наши богатства не расточались. Покупка пристани для яхт за 300 000 долларов не была тем, что Уолтер мог признать благоразумной первой тратой. Однако я был уверен, что не совершить эту покупку значило бы упустить единственный шанс навсегда сохранить нашу внутреннюю гавань в нетронутом виде. Устройство идеального места для занятия наукой не относится к сфере исключительно утилитарных соображений. Но я чувствовал, что другие попечители склоняются на сторону Уолтера, и пошел на отчаянный шаг, пригрозив, что подам в отставку, если пристань не будет куплена. После того как я объявил об этом, я покинул аудиторию лаборатории Джеймса и вернулся в Остерхаут-коттедж, до которого было около минуты ходу.

Тем временем Лиз принимала там Мэрилин Зиндер, муж которой, Нортон, участвовал в заседании попечительского совета. Я объявил о своем решительном ходе, и мы в волнении прождали сорок пять минут, пока не вошел Бентли Гласс, чтобы сообщить нам, что попечители только что проголосовали за приобретение марины. Я вернулся вместе с ним на заседание, несколько смущенный тем, что мне пришлось прибегнуть к шантажу. После этого я уже никогда не спорил с Уолтером, единственная публичная победа над которым и то была вещью непозволительной. Как самого уважаемого из жителей Колд-Спринг-Харбор и старого друга лаборатории, мне следовало задолго до заседаний совета известить его о том, насколько важна для меня эта сделка. Однако моя работа в Гарварде большую часть той весны продержала нас с Лиз в Кембридже. Там нас с комфортом устроили в принадлежавшем Гарварду доме на Киркланд-плейс, меньше чем в трехстах футах от намного большего дома с мансардой, где жил Пол Доути. Дом на Киркланд-плейс стал нашим кембриджским жилищем осенью 1971 года, благодаря чему у нас было достаточно места, чтобы подготовиться к рождению нашего сына Дункана в начале 1972 года.