Даже если бы стекло было толстым и пуленепробиваемым, звук удара она не могла не услышать. Не могла не отпрянуть от него инстинктивно, не могла не заинтересоваться происходящим, — Алекс хорошо знает свою сестру.

Странное место, странная комната в толще гор. И странно, что она появилась прямо напротив привязанного к скобе Алекса. Появилась сразу же, как рассеялся туман. Появилась в самом неудобном, не приспособленном для романтического вечера месте. И, несмотря ни на что, комната кажется Алексу знакомой. Где-то он уже видел и низкий столик, почти вплотную придвинутый к креслу, и пепельницу, и бокалы, и бутылку вина…

«Левиафан», ну конечно же!

Зал с камином, в котором он провел несколько часов.

Все его внимание до сих было сосредоточено на Кьяре, так что детали обстановки не особенно волновали Алекса. Но теперь они выдвинулись на первый план. Алекс застал столик уже после фуршета — вина в бутылке оставалось немного, пепельница была битком набита окурками, а сыр на тарелке заветрился. Компанию бокалам составлял стакан с толстыми стенками, но как раз его Алекс обнаружить не может. И бутылку с виски — тоже. Мандарины и виноград выглядят нетронутыми. Очевидно, Лео испытывает слабость к этим ягодам, к этим цитрусовым, вот и таскает их за собой. Он испытывает слабость к столикам и креслам определенной конструкции и пледам определенного цвета, — ничем иным объяснить картинку перед глазами Алекс не в состоянии.

Ведь комната, в которой находятся сейчас его сестра и Лео, — не может же она быть каминным залом на первом этаже «Левиафана»! Дом со всем его содержимым остался далеко внизу, но даже если допустить невероятное… после долгих часов, проведенных в темноте, после блужданий по тоннелям, после бесшумно закрывающихся дверей, Алекс готов сделать это… Даже если допустить невероятное и принять за истину, что комната перед ним — каминный зал «Левиафана»…

В ней не было никакого зеркала!

Алекс помнит это точно, потому что сам топтался у столика и кресла. Около часа он провел рядом с камином и подбросил в него поленья, прежде чем заснуть. Да, света от них было немного. Но вполне достаточно, чтобы разглядеть такую массивную и специфическую вещь, как зеркало.

А его-то Алекс и не увидел.

Швырять корки на пол — дурная привычка. Курить — дурная привычка, а Кьяра славится тем, что не изменяет своим привычкам. И ни одну из них не считает дурной по-настоящему. Как скоро она закурит? И что именно — ведь жестяная коробка с сигариллами осталась в «Левиафане». И sailor bag Кьяры остался там же, и маленькая кожаная сумка, и куртка — с веселым солнцем и грустной луной… В «Левиафане» осталось все, куда можно сунуть коробку «Dannemann». Вторую коробку — ведь первая была позабыта на столике. Или просто оставлена в спешке, — когда жизни угрожает опасность, о такой мелочи, как курево, не очень-то задумываешься.

— Ты не видел моих сигарет?..

Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Во-первых, потому, что Кьяра задала его по ту сторону стекла, а Алекс услышал по эту. Она не кричала, не напрягала горло, в отличие от Алекса, вот уже добрые десять минут взывавшего о спасении. А во-вторых… Он не может избавиться от ощущения, что этот простенький вопрос прилетел не со стороны Кьяры, он возник в его голове.

— Кьяра! Я здесь, Кьяра!..

Очередная порция воплей не привела к желаемому результату. Кьяра не видит и не слышит его, так что ворочающееся в ушах «ты не видел моих сигарет?» выглядит форменным издевательством.

— Я точно помню, что взяла их.

Алекс никогда не разговаривал с Кьярой по скайпу, она — принципиальная противница такого рода общения. Не то что родители, они выходят на связь с Алексом каждую субботу. Сеанс длится не меньше получаса, при этом мама успевает пересказать сюжет парочки долгоиграющих сериалов, за которыми пристально следит; пожаловаться на отца, запустившего гастрит, — в то время как надо бить во все колокола, пока гастрит не перерос в язву. Она жалуется на погоду: в районе Вероны всегда на пять градусов теплее или на два холоднее, чем ей хотелось бы. Жалуется на Кьяру, не слишком внимательную дочь. Жалуется на цены, на коммунальные службы. На соседа, который завел певчую птицу: клюв ей ничем не заткнешь, а от бесконечных трелей разваливается голова и дело идет к аневризме. В оставшиеся пять минут мама требует у Алекса полного отчета о его жизни в К. А с тех пор, как Алекс свозил к родителям Ольгу и представил ее своей невестой, стенания о злокозненной соседской канарейке и не менее злокозненных коммунальных службах уступили место размышлениям о будущей женитьбе. Почему Ольга не принимает участия в сеансах связи? Это неправильно, будущим свекрови и невестке есть о чем поговорить. Обсудить кулинарные рецепты (у мамы за всю жизнь их скопилось не меньше пяти тысяч), обсудить вопросы воспитания будущих детей («мы ждем от вас внуков, Алекс, не затягивайте!») и просто поворковать по-женски, аневризмы от этого точно не случится. Конечно, в глубине души мама считает, что лучше всего присматривала за Алексом она сама и что женина любовь никогда не сравнится с материнской, но… Об Алексе должен кто-то заботиться, Ольга — не самый плохой вариант. Не лучший (лучшим была бы она сама), но и не плохой.

— Тысячу раз целую тебя, мое сокровище! — говорит на прощание мама.

Голос в скайпе не поспевает за ней: слова доносятся до Алекса через секунду, а то и две после того, как мама произнесла их. Смешное несоответствие, оно всегда вызывало у него улыбку. Примерно то же он видит сейчас: слетевшие с Кьяриных губ слова материализовываются в его ухе с двухсекундной задержкой. Но, помимо слов, существует еще и звуковой фон, мало соответствующий месту, в котором сейчас находится Алекс, — шипение и потрескивание, самые настоящие радиопомехи!

И Кьяра не ждет ответа от Алекса, ее вопрос обращен совсем к другому человеку. К Лео.

— Куда же они подевались?

— Держи.

Теперь и голос Лео ворочается в ушах Алекса, сталкиваясь с голосом Кьяры и обволакивая его. А вот и сам Лео, он подходит к Кьяре сзади и обнимает ее за плечи правой рукой. В левой зажата жестянка с сигариллами.

— Только не говори, что тебе не нравятся курящие женщины.

— Мне не нравятся курящие женщины, но к тебе это не имеет никакого отношения. Ты вольна делать все, что тебе заблагорассудится.

— Значит, ты не сердишься, что я позвала Джан-Франко?

— Я понятия не имел, что вы знакомы. Я удивлен, но не сержусь, нет.

— Я провела здесь детство, чему же удивляться?

— И он был твоим приятелем по детским играм? Или… чуть больше, чем приятелем?

— Чуть больше. Но это не то, о чем ты подумал.

— Я не ревную, если ты об этом.

— Я не об этом.

— Он никогда мне особо не нравился, Джан-Франко.

— Он знает кое-что, что может не понравиться тебе еще больше.

— Ты для этого приволокла его сюда? Чтобы испортить мне настроение?