Русский варвар страшно закричал и, бросив Цунэхару, обнял их всех.

Целую неделю Шпак и Шандыба занимались всякой ерундой, от которой успели отвыкнуть: в частности, пришлось навестить португеза, от которого сбежал таджик и который вдруг залупился и предъявил; на первый раз ему негромко, не пуская в ход аргументы, объяснили, что вообще-то таджиков много, а он, португез, один; и если с ним самим что-то случится, то что он будет делать? А таджика так или иначе придётся списать, пропал он в несчастной Барселоне ad patres…

Потом им позвонил Ираклий, вызвал к себе и, жуя сигару, процедил, что упущенного ими пацана надёжные заинтересованные люди видели в Мексике, вот теперь сами летите и разбирайтесь на месте…

Шпак кивнул: у него в Мексике были хорошие связи личного характера. Шандыба скривился с неудовольствием: от мексиканской жратвы (или от воды?) его пучило.

Тем не менее надо было лететь…

В ожидании парабеллума

…Если буквы, надколотые сверху, читать, а наколотые снизу полагать за разделители слов… Получается вот что:

«СОС. Граал. В. Ир`м. Требуем. Вход. Менора. Хил. Ибахтв. Кцис. Отхо. Ран. В. Крсе. Проклят. На. Огон. Сол.»

— Не «отхо», конечно, а Отто, — сказал дзед. — «Отто Ран в курсе». Конечно, в курсе. Чтоб он не был в курсе… Знать бы, где он сам…

— Зачем менора? — возмутился Лёвушка. — Зачем нормальному человеку может понадобиться менора?!

Я перевернул записку. На обороте оттиск меноры всё ещё читался. Возможно, отец посылал именно его — в расчёте, что мы и так догадаемся, а весь текст — вспомогателен.

— Семисвечник, — сказал я. — Конечно. Вход с помощью семи свечей!!! Я понял! Нужно семь свечей…

У меня было две.

Мы ехали поездом в Марсель. Революционная Швейцария рассеивалась и таяла за спиной, как дурной сон…

…Тигран хотел, чтобы ему всё-таки дали повоевать, но Надежда крепко взяла его за здесь, и он передумал. Марков и Терешков вернулись за своей испорченной машиной времени, сказав, что догонят нас в Марселе. Японец, имени которого я никак не мог запомнить, явно пытался что-то сообщить всем, послать послание стране и миру, но его никак не могли понять, а дзед придерживал бедолагу за плечо, чтоб тот не слишком буйствовал. Крис в тамбуре учил Хасановну танцевать чучу. Ирочка сказала, что у меня отверждение указующего перста и что с этим надо что-то делать; я офигел и не знал, что ответить, поэтому просто сбежал.

Лёвушка где-то спал, я слышал его свист.

Мы занимали два купе, и нас принимали за цыган. Во всяком случае, тётя Ашхен кому-то яростно гадала на картах, я видел это сам, своими глазами.

Мир сходил с ума. Чем мы-то хуже?

Я читал наизусть Отто Рана.

Боги несчастны.

Боги наги и несчастны, а также убоги.

Именно так: убоги —

Хотя за убогость извечно корят человека.

Отсюда следует вывод:

Боги в убожестве их — лицемеры

(Как будто и прочего мало).

Но все же сосредоточусь на главном.

Боги несчастны,

Несчастны, наги и убоги,

Но не с рожденья —

Рождаются боги мгновенно,

После — живут,

И живут они тягостно долго…

Может быть, этим всё объясняется?

Знал я людей

Из тех, кто живет необдуманно долго.

В них человеческого

Почти не осталось,

А мудрость сродни любопытству злого ребёнка,

Обрывающего насекомые ножки.

Впрочем, во мне самом

Тоже не так уж много этого самого человеческого сохранилось.

Трудно судить.

Боги живут непомерно и горестно долго,

Но не взрослеют, избавив себя от докуки

Сей — как докучной и необязательной.

Может быть, этим всё объясняется?

Боги всегда правы — поэтому боги несчастны.

Боги правы и тогда, когда позабыты, —

Мир своей правотой отравляя, —

Поэтому мы несчастны.

Но нам до богов далеко: мы живём короче,

И наши несчастья короче тысячекрат.

А боги несчастны вечно, убого и долго,

Поскольку чрезмерно долго живут в несчастье.

И главное — как же всё-таки долго,

Долго, мучительно, мстительно, злобно, бессильно и жалко

Они умирают.

Кто-то из них сказал: по делам и воздастся.

Он тоже был прав.

Есть ли смысл жизни? Смотря когда.

Давид Самойлов

С проклятым маугли в Мексике вышла накладка. То есть маугли был, но не тот. Другой. Хотя похожий. Но стопудово другой…

Но очень похожий. Соблазн был. Однако люди отговорили.

Тем не менее Шпаку и Шандыбе велено было пока сидеть в Мехико, поводить там жалом, а заодно ознакомиться с творчеством и биографией художника Диего Риверы. Смысла в этом друзья не видели никакого, но сочли за благо не залупаться. Non licent in bello bis peccare, как не без оснований полагал Шпак.

Они сходили в музей и с удивлением узнали, что у Риверы в близких корешах ходил Лев Троцкий. Про Троцкого обоим известно было мало, разве что он еврей — и вдобавок несколько народных пословиц и поговорок, в которых субъект представал человеком достаточно неприятным. Впрочем, и тот факт, что Троцкий тянул жену Риверы чуть ли не в присутствии мужа, как-то не добавлял симпатий к персонажу. Жена эта, Фрида, была женщина хромая и на лицо ужасная, но картины рисовала будь здоров, куда там тому захудалому Ривере. В общем, понять этих людей искусства было непросто…

Заодно Шпак пополнил свою коллекцию ножей несколькими новыми удачными клинками. Особенно ему нравилось мачете с рукояткой, обтянутой акульей кожей.

Потом им сообщили, что маугли видели одновременно в Порт-о-Пренсе и в Кингстоне, на Ямайке. Шпак знал: и то, и другое — жуткие беспонтовые дыры, но Шандыба вдруг взбреднул Ямайкой. Рейсовые самолёты летали что туда, что туда в две недели раз, поэтому друзья просто наняли лёгкий джет. Он был хуже того, который пришлось бросить в Италии, раз в сорок, и в воздухе держался, дребезжа, — однако выбирать не приходилось. Сговорились за девятьсот зелёных до Кингстона и обратно плюс по триста за каждые сутки ожидания в порту.

Вылет назначили на завтра, на семь утра, и вечер друзья решили скоротать с недорогими девушками за гильзочкой-другой текилы. Оба текилу не жаловали, но трудно было противостоять общественному мнению…

Проснувшись в четыре утра от жуткого сушняка и не найдя ни бумажников, ни дорогих телефонов, оба даже не слишком расстроились, потому что ухудшить настроение им уже ничто не могло.