Пендергаст обратил на него свои светлые глаза.

– Нет, – прошептал он.

– Не могу понять. Нам-то до этого какое дело? Это же кража бриллиантов...

– Самое непосредственное. – Агент ФБР отвернулся, уставился в зимнюю темень. – Все жестокие убийства и издевательские послания... не что иное, как дымовая завеса. Жестокая, хладнокровная, садистская дымовая завеса.

Он отъехал от тротуара и повернул назад, туда, откуда они только что приехали.

– Куда мы едем?

Вместо ответа Пендергаст нажал на тормоза и остановился возле дома, построенного на разных уровнях. Указал на пикап F150, припаркованный на подъездной аллее. На ветровом стекле машины была табличка «ПРОДАЕТСЯ».

– Нам нужен новый автомобиль, – сказал он. – Приготовь приемник и ноутбук. Перенесешь их в эту машину.

– Кто же покупает машину в четыре часа ночи?

– Сообщения об угонах передают оперативно. Надо выиграть время.

Пендергаст вылез из машины, прошел по короткой бетонной дорожке. Позвонил в дверь раз, другой. Через минуту на втором этаже зажегся свет. Со скрипом открылось окно. Сверху крикнули:

– Чего вам нужно?!

– Пикап в рабочем состоянии?

– Послушай, приятель, сейчас четыре часа ночи!

– Может, наличность поднимет вас из постели?

Наверху тихонько выругались, окно захлопнулось. Спустя минуту зажегся свет на крыльце, и в дверях появился полный мужчина в махровом халате.

– Три тысячи. Ездит хорошо. Бак залит полностью.

Пендергаст достал деньги, отсчитал три тысячи.

– А в чем дело? – недоуменно спросил мужчина.

Пендергаст показал свой значок.

– Я из ФБР. – Кивнул в сторону Д'Агосты. – А он – из нью-йоркской полиции.

Удерживая под мышкой приемник и ноутбук, Д'Агоста вытащил свое удостоверение.

– Мы расследуем дело о наркотиках. Будьте сознательным гражданином и держите нашу сделку в секрете, договорились?

– Конечно.

Мужчина взял деньги.

– Ключи?

Мужчина пошел в дом, через минуту вернулся с конвертом.

– Здесь ключи и документы на машину.

Пендергаст взял конверт.

– Скоро прибудет офицер и заберет нашу прежнюю машину. Но не рассказывайте ему ничего ни об автомобиле, ни о нас, даже полицейским. Вы же понимаете, это секретное расследование.

Мужчина энергично закивал.

– Да, конечно. Я читаю только книги о реальных преступлениях.

Пендергаст поблагодарил мужчину и пошел прочь. Скоро они уже отъезжали от дома.

– Что ж, мы купили себе несколько часов, – сказал Пендергаст и двинулся в направлении автострады Монтаук.

Диоген Пендергаст ехал медленно, не торопясь, по Старой каменной дороге: Барнс Хол, Истсайд, Спрингс. С обеих сторон его окружал по-зимнему блеклый городской пейзаж. На светофоре зажегся красный свет, и он остановился на перекрестке.

Повертел головой – налево, направо. С одной стороны тянулось картофельное поле, замерзшее, присыпанное снегом. Поле заканчивалось лесом, голые ветви деревьев покрыты инеем. «Черно-белому миру не свойственна глубина, он плоский, словно слащавое произведение Эдвина А. Абота. Какая эстетская мысль! И зачем?..»

Светофор замигал, значит, скоро зажжется зеленый. Диоген медленно нажал на педаль. Автомобиль устремился вперед, свернул направо, на Спрингс Роуд. Диоген надавил на газ и отпустил педаль, когда машина набрала скоростной лимит. Справа тянулись другие серые картофельные поля, а за ними – несколько рядов серых домов, а за домами – болота.

Все серое, изысканно-серое.

Диоген протянул руку к приборному щитку и повернул ручку обогревателя, пустив поток тепла в футляр из стекла, стали и пластика, окружавший его тело. Не было ни торжества победителя, ни ликования, лишь странная пустота. Такое чувство нередко возникает по достижении великой цели, к которой готовишься долгие годы.

Диоген жил в сером мире. Цвет туда не заглядывал, разве только случайно, когда он меньше всего этого ожидал. Приходил туда, как дзенский коан.

Его мир давно приспособился к оттенкам серого. Монохромная вселенная формы и тени. Настоящий цвет исчез даже из его снов. Нет, не совсем. Такое заявление прозвучало бы мелодраматично. Было все-таки в мире последнее хранилище цвета, и находилось оно сейчас в кожаном саквояже, рядом с ним.

Автомобиль ехал по пустой дороге. Никого, кроме него.

Судя по изменениям монохромного пейзажа, ночь утрачивала свою власть над миром. Скоро должен был начаться рассвет. Но солнечный свет Диогену не слишком был нужен, так же как не испытывал он потребности в тепле, или любви, или дружбе, или других бесчисленных чувствах, которыми тешат и обманывают себя люди.

Пока ехал, он откручивал назад в мельчайших подробностях события ночи. Он припомнил все события, движения, заявления, радуясь тому, что не допустил ни одной ошибки. В то же время он думал о будущем, делал мысленные зарубки: что именно следует подготовить, какие действия совершить, в какое путешествие отправиться. Задумывался, aber natiirlich[28], и об окончании путешествия. Он думал о Виоле, о своем брате, о детстве, переплетая сны и действительные события. В отличие от мешков с мясом и кровью, каковыми являлись почти все человеческие особи, Диоген мог одновременно удерживать в голове разные мысленные потоки.

Событие, изгнавшее цвет из жизни Диогена, украло также и способность ко сну. В полном уходе от действительности ему было отказано. Лежа на кровати, он погружался в мечты, вспоминал прошлое: поджоги, разговоры, отравленных и умирающих животных, распятые на крестах тела, глиняный горшок со свежей кровью – расчлененные образы прошлого пробегали по экрану мозга, словно в волшебном фонаре. Диоген не препятствовал им. Сопротивление было бы тщетным, а тщетности, безусловно, надо оказывать сопротивление. И потому он позволял этим сценам появляться и исчезать, как им заблагорассудится.

Скоро все изменится. Огромное колесо повернется, потому что – в конце концов – он подсунет под него бабочку. То, что он когда-то замыслил, наконец-то осуществится. Он сполна отомстит брату.

Диоген отпустил свои мысли почти на тридцать лет назад. После того, как это случилось, он потерялся в лабиринте собственного мозга, ушел так далеко от действительности и здравомыслия, насколько это было возможно, в то время как крошечная часть его – прозаичная и нормальная – оставалась снаружи и способна была взаимодействовать с внешним миром.

Но потом – медленно, очень медленно – безумие утратило способность скрываться. Ощущение перестало быть комфортным, и он вернулся назад. Чувствовал он себя при этом, как ныряльщик, ушедший на слишком большую глубину и нуждавшийся в воздухе.