– Эй, Святитель! – вдруг крикнул Нау, выглядывая из окна. – Там лорд вернулся вместе с Гордогом и Олфом. А еще твой Ос при них.

Заглянув в наполненную кружку,

Ты увидишь там свою подружку.

Из застольной песни,

популярной в Стране Вольных Селищ

В таверну, которая одиноко притулилась к широкой лесной дороге, снова вернулась жизнь. После того, как окрестные леса прочесало войско лорда Бранборга, оборотни исчезли. Правда, никто не знал, надолго ли, но старик Шиш, хозяин таверны, решился-таки вернуться к своему давно заброшенному хозяйству. Вернулся и не прогадал – сначала торговцы, которые неотступно следовали за войском, повадились у него ночевать, столоваться и пропивать барыши, а потом и землепашцы хоть за две дюжины лиг стали приходить к нему из своих селищ, прихватив свои серебряные заначки, сказав женам, что отправились белок пострелять или добыть кедровых шишек. Сначала Шиш управлялся один, а потом нанял двух работников из беглых от какого-то злого лорда, лютовавшего где-то далеко на юге. А еще через несколько дней к таверне прибилась нищая старуха, которой он разок позволил переночевать, а наутро хотел погнать со двора. Но когда он проснулся, то заметил, что во всём доме прибрано так, как и в лучшие времена ни разу не бывало, и разрешил старухе остаться и даже забирать с кухни объедки, пока она будет поддерживать порядок. Нищенка с радостью согласилась, и одной заботой у хозяина стало меньше. Старуха, правда, была страшна, да и говорить толком не могла – всё шепелявила не пойми что. Но вскоре обнаружилась от нее и еще одна польза – она оказалась толковой гадалкой и на дубовой коре, и на потрохах годовалого гуся, и на пепле, да она вообще могла гадать на чем угодно. Причем она предсказывала даже то, что случится завтра или даже сегодня к вечеру, чего на памяти Шиша ни одна другая гадалка не могла себе позволить. Ведь рассерженный клиент, если гадание не сбудется, мог запросто вернуться назад, отобрать деньги, да и палкой поколотить… Но старуха странным образом никогда не ошибалась, и после того, как слух о ней прошел по округе, от посетителей вообще отбою не стало.

Но в тот день, когда до таверны добрался Плют, коренастый землепашец из селища Дубрава, здесь почти никого не было, кроме трех охотников, которые вчера еще сдали на хранение Шишу пять дюжин лисьих шкур, считая, что здесь их ловчее будет продать. Плют прошел за ночь дюжину лиг, и всё потому, что в его погребе кончилось ячменное вино. А ведь старался, запасал, чтобы на год хватило… Всё Лиска виновата. Ну, благо бы кто другой кобенился, а то ведь ни мяса, ни рожи, нос торчком и рябая вся – тьфу! К тому ж селище их лешаки пожгли, в Дубраве из милости живут… Ну, она-то дура еще, по малолетству, а дед-то Ясень мог бы понять, что если они к какому крепкому хозяйству не пристроятся, не приживутся ведь. Через год, а то и раньше за ворота их выгонят, вот и будут грибами-поганками питаться. Лиска… Верней бы ее Поганкой назвать – даже и говорить с ним не желает – тьфу!

Плют уселся за стол поближе к печи и крикнул:

– Эй, хозяин! Черничного бадейку и клюквенного. Да полгуся мне зажарь!

– Недешево станет, – угрюмо отозвался Шиш, знающий прижимистость землепашцев, которые ели-пили помногу, а платили с неохотой. – Может, бражкой обойдешься?

– Бражку сам хлебай! – огрызнулся Плют и швырнул в хозяина серебряной монетой старинной холм-эгерской чеканки.

Хозяин исчез, вскоре из-за стены раздалось бульканье разливаемых вин и гусиный клекот, тут же оборванный ударом топора. Плют нащупал привязанный к поясу узел с серебром. Денег у него было довольно, он мог бы скупить всё, что было у Шиша в погребах, вместе с таверной. И дед, и отец его разбойничали когда-то на этой самой дороге, а всё награбленное закапывали в подполе собственной избы. Теперь Плют жил один – дед однажды не вернулся с лихого дела, а всех остальных свалил мор. Зато богатство осталось такое, что ему одному на три жизни хватило бы. Он, конечно, и пахал, и сеял, как соседи, но сильно не усердствовал, а вместе с кладом был дедов кистень зарыт – надеялся Плют, что настанут когда-нибудь снова хорошие времена, когда люди без опаски в ночь уходить будут, вот тут-то и приумножит он богатство свое. Будет что детям завещать. Детей, правда, у него пока не было – его почему-то и девки, и вдовые бабы сторонились, хоть и ростом он был виден, и лицом не коряв. И даже Лиска эта, хоть ей и деваться вроде некуда, и та…

Вино в двух кувшинах ему принесла какая-то дряхлая тощая старуха. Она поставила кувшины на стол и прошмакала:

– Угошшайсся, шоколик.

– А ты свой рот поганый в мое вино не совала, пока несла?! – рявкнул на нее Плют и уже приготовился расхохотаться над тем, как старуха вздрогнет, а может, и уронит чего-нибудь.

Но старуха не вздрогнула и ничего не уронила, она только глянула на него так, что Плюту стало как-то не по себе, и хищно ощерилась ртом, обнажив неожиданно многочисленные зубы. Он мельком подумал, почему старуха такая шепелявая при ее-то зубастости, но тут же заметил, что глиняная кружка, стоящая перед ним, уже полна, и одним махом перелил ее содержимое себе в глотку…

Отвлекся он от своих горестных мыслей, только когда старуха принесла половину жареного гуся и еще два кувшина. Плют уставился на нее, соображая, как она ничего не роняет, когда всё кругом шатается.

– Што груштишь? – поинтересовалась старуха, ставя перед ним поднос с гусем, и посмотрела на него так сострадательно, что Плют тут же расчувствовался.

– Лиска… Сука… Не дает… – старательно произнес он, и густая слеза навернулась ему на левый глаз.

Он выпил еще пару кружек и через некоторое время заметил, что, отщипывая куски гусятины, жирными пальцами отправляет их в рот, а напротив сидит старуха и ведет с ним задушевную беседу:

– …а ты теряесся. Ты ее в хату заташши да и сунь што надо куда шледует. А потом ей шамой понравитша. Вот прямо шшас и иди. Я тебе винца с собой дам. Вольешь в ее крушешки две, а ей-то и захорошшеет. Токо ты шебя не жабывай, тоше прикладывайсся… А там тебе всё равно будет, поиметь ее шперва, а потом убить, или шперва убить, а потом поиметь. – Раздались ее сухие смешки, и Плют поддержал старуху громовым хохотом.

Вновь он очнулся уже посреди лесной дороги с винным мехом на плече. До родного селища оставалось еще полдюжины лиг, но он чуял, что Лиски там нет, Лиска, верно, к Веселому ручью скатерки полоскать пошла. И к лучшему – оттуда до Дубравы не слыхать, кричи – не кричи…

Лиска выловила из холодного незамерзающего ручья прополоскавшееся белье и закоченевшими руками свалила его в здоровенную корзину, стоящую на широких полозьях. Оборотни с тех пор, как прошло войско лорда, поблизости не появлялись, да и из иных мест не доходило слухов о встречах с ними. Так что она особо не торопилась успеть домой засветло. Конечно, дед Ясень уже беспокоится, но это с ним бывает всегда, если Лиски нет у него перед глазами, особенно после того, как лешаки пожгли их селище. Она быстренько сложила последнее льняное покрывало, пока оно не успело окаменеть на морозе, и спрятала ладони в огромные меховые рукавицы, которые оставил ей на память сотник Дан.