Русские армии соединяются у Умолья. – Намерение принять там сражение. – Пребывание Наполеона в Смоленске. – Состояние Смоленска. – Введенное там неприятелем управление. – Разговор Наполеона с Тучковым. – Намерение Наполеона идти в Москву. – Его повеления отдельным армиям и корпусам. – Главная неприятельская армия выступает из Смоленска. – Отступление Русских армий от Умолья к Дорогобужу. – Намерение сразиться при Вязьме. – Причины отступления. – Народная война разгорается. – Письмо Наполеона к Императору Александру. – Отступление к Цареву Займищу. – Изображение движений неприятельской и Русской армий. – Прибытие в Царево Займище. – Назначение Князя Кутузова Главнокомандующим над всеми армиями.

После сражения при Лубине неприятель два дня не напирал на наш арьергард. 1-я армия продолжала марш к Соловьевой переправе; 8 Августа перешла по четырем мостам чрез Днепр и стала на половине дороги к Дорогобужу. Когда полки проходили по узким мостам у Соловьева, разнесся слух, что сзади несут чудотворный образ Смоленской Божией Матери. Войско расступилось, с благоговением молясь Святой Иконе. На правом берегу Днепра, под командой Платова, остался арьергард, составленный из казаков, 4 полков регулярной конницы и 6 егерских. Платову велено было заслонять армию и содержать связь с отрядом Винценгероде. Обозы, больные и раненые отправились из Духовщины в Вязьму. 8 Августа 2-я армия была у Михалевки и на следующее утро пошла к Дорогобужу, а 1-я армия, не доходя до сего города 8 верст, заняла позицию у Умолья, где простояла два дня. Барклай-де-Толли располагал выждать тут неприятеля и принять сражение, для чего Князь Багратион возвратился из Дорогобужа и стал на левом крыле 1-й армии. Намерение Барклая-де-Толли не отступать далее казалось несомненным. Он писал Графу Ростопчину: «Нынешнее положение дел непременно требует, чтобы судьба наша решена была генеральным сражением. Я прежде сего полагал продолжать войну до окончательного составления внутренних ополчений, и посему надобно было вести войну общими движениями, не на одном пространстве, где находятся 1-я и 2-я армии, но на всем театре войны, следовательно, 3-й армией надлежало бы исполнить деятельную часть операций, дабы располагать в движениях силами всех трех армий, по примеру неприятеля, который, пользуясь чрезвычайным числом войск своих, движениями своими принудил нас к отступлению. Находясь в безызвестности о 3-й армии и не имея довольного числа войск, чтобы одними движениями прикрывать все пункты, мы находимся в необходимости возлагать надежду нашу на генеральное сражение. Все причины, доселе воспрещавшие давать оное, ныне уничтожаются. Неприятель слишком близок к сердцу России, и сверх того мы принуждены всеми обстоятельствами взять сию решительную меру, ибо в противном случае армии были бы подвержены сугубой погибели и бесчестию, и Отечество не менее того находилось бы в той опасности, от которой, с помощью Всевышнего, можем избавиться общим сражением, к которому мы с Князем Багратионом избрали позицию у Умолья. Признаюсь, что число храбрых солдат наших уменьшилось во время бывших почти ежедневных дел, и в генеральном сражении мы, конечно, будем иметь большую потерю в людях, почему, представляя вам, в каком положении находятся армии наши, умоляю вас известным усердием вашим к Отечеству спешить приготовлением сколь можно скорее Московской военной силы и собрать оную в некотором расстоянии от Москвы, дабы в случае нужды подкрепить наши армии. По сей же причине просил я Генерала Милорадовича, с вверенными ему войсками, поспешить из Калуги, Можайска и Волоколамска выступить и расположиться близ Вязьмы»[228].

В таком же смысле писал Барклай-де-Толли к Графу Витгенштейну[229] и к Милорадовичу и просил последнего поспешать из Калуги, Можайска и Волоколамска к Вязьме, где Милорадович должен был составить резерв[230]. Тормасова убеждал Барклай-де-Толли «действовать быстро, безостановочно в тыл неприятелю, истреблять все войска, какие ему попадутся, и, отнимая у неприятеля всякое продовольствие, стараться довольствовать оным 3-ю западную армию, от коей теперь зависит спасение Государства и Отечества». Вскоре отменено намерение сразиться при Умолье. Главнокомандующий доносил Императору: «Потеря 1-й армии в последних сражениях весьма значительна. По этой причине, и по тому уважению, что в случае неудачи армии не имеют за собою никакого подкрепления, побуждаюсь всеподданнейше просить Ваше Величество о повелении составить резервный корпус, который мог бы мне служить подкреплением и на который я бы мог отступить по Московской дороге. На этот счет я уже писал к Милорадовичу; между тем, чтобы предупредить случайности какого-либо слишком поспешного предприятия и имея пред собою превосходного неприятеля, я буду вместе с Князем Багратионом стараться избегать генерального сражения. Однако же мы в таком положении, что сомневаюсь в этом успеть, но надеюсь на Бога, на справедливость нашего дела и храбрость наших войск».

Пока наши стояли у Умолья в раздумье: принять ли сражение или нет, Наполеон жил на пепелище Смоленска и провел там четыре дня среди догоравших церквей и домов. Жестокость пожара была такова, что из 2250 обывательских домов, лавок и заводов уцелело только 350. Наполеон занял дом Гражданского Губернатора. На другой день после своего приезда, 7 Августа, он отправился в собор. Дойдя до средины огромного храма, он снял шляпу, что сделали и все окружавшие его, бывшие до тех пор, подобно повелителю своему, с покрытой головой. Ужасная картина представилась Наполеону. Не успевшие спастись из города и пожаром лишенные крова, жители искали убежища в доме Божией Матери Смоленской Одигитрии. Там взоры Наполеона встретили матерей в муках разрешения от бремени, больных, боровшихся со смертью; вопли и стенания оглашали церковь! Никому из страдальцев не простер Наполеон руки помощи, никого не утешил приветным словом, но, как рассказывают очевидцы, только окинул несчастных свирепым взглядом.

Уходя, он приказал приставить к собору часовых, которые и находились у храма во все время неприятельского нашествия, доколе последний Французский часовой не был снят, 5 Ноября, 20-м егерским полком. Наполеон несколько раз ездил по разоренным окрестностям, где не оставалось и следов прежнего благосостояния, и прогуливался по испепеленному городу, безмолвно глядя, как его войска грабили догоравшие дома и церкви, предаваясь истязаниям беззащитных соотечественников наших. Из казенного имущества достались в добычу неприятелю одни губернские, давних лет архивы. Для поднятия сих дел требовалось большое количество подвод, в которых, в последние дни пребывания армий у Смоленска, оказался совершенный недостаток. Подводы доставлялись ежедневно в армию не сотнями, но тысячами, отчего обыватели пришли в такое оскудение, что не только в окрестностях губернского города, но и в удаленных уездах, при занятии их неприятелем, вовсе не оставалось лошадей.

Сколько из 15 000 обывателей, составлявших, до нашествия неприятеля, народонаселение Смоленска, находилось в то время в городе, с достоверностью неизвестно. С исхода Июля начали уезжать из Смоленска; переселение продолжалось до самого отступления нашей армии. Очевидцы согласуются в показании, что при занятии Смоленска неприятелем было в нем до 1000 человек старых, больных, младенцев и несколько праздношатающихся да ста два Литовских погонщиков, которые везли за Русской армией разные тяжести и потом от нее отделились. Нашествие не застало в Смоленске ни одного дворянина, кроме весьма малого числа чиновников, не успевших спастись, ибо от Князя Багратиона тогда только было получено разрешение удаляться, когда 4 Августа загорелось сражение[231]. Одни были уверены, что города не сдадут; другие хотели в нем оставаться до последней возможности и выйти с арьергардом, чему воспрепятствовало зажжение Днепровского моста. Но все, имевшие несчастье быть застигнутыми нашествием, спасались потом из города, уходя пешком[232].