В основе такого понимания вопроса лежали исторический опыт и сознание огромной вины Германии в развязывании войны. В. Ульбрихт указал мирное решение этой проблемы.

Вопросы об изменении границ Германии решались строго, но обоснованно. После обсуждения этого вопроса в группе ко мне подошел один товарищ из Бреслау. На семинаре он молчал, а тут ему вдруг захотелось излить свою душу.

— На занятиях мы учили, что социалистическому государству чужды захватнические войны, — начал он. — А что мы видим теперь?

— Я понимаю твое беспокойство, — перебил я его. — Но сначала как следует подумай, кто вел захватническую войну: Польша, Советский Союз или Германия?

Товарищ из Бреслау молчал, упрямо глядя перед собой.

— Бесспорно, что это сделали мы, немцы, — продолжал я. — И сделали не только для того, чтобы захватить всю территорию Польши и присвоить себе советские земли. Не только! Фашисты уничтожили миллионы польских и советских граждан. Это была политика уничтожения целых народов. По-моему, это — самое тяжкое преступление, которое когда-либо знала мировая история. Так разве славянские народы не вправе оградить себя от повторения подобного преступления со стороны немцев?

— Мне понятно, что мы, немцы, сильно виноваты. Но в установлении новых границ я вижу повод для новой войны.

— Конечно, в Германии есть силы, которые мечтают о новом реванше. И граница по Одеру — Нейсе для них будет главным поводом. Задача антифашистов — полностью покончить в нашей стране с поджигателями войны. Разве ты не знаешь, что, пока в Польше и Чехословакии находились немцы, обстановка все время оставалась напряженной? А вспомни-ка политику Гитлера в отношении этих стран… Как ты на это смотришь?

— Я тогда думал, что все немцы имеют право жить в большом немецком рейхе…

— Именно в этом мы и ошибались. Ты очень плохо думал. И все мы плохо думали. «Фрайес Дойчланд» в последнем номере поместила статью генерал-майора Ленски. Я тебе дам мою газету, прочти эту статью и как следует подумай. Ленски сам родился в Восточной Пруссии. Так что ему ли не жалеть об этих районах? Но он хорошо знает, что новая война за восточные районы была бы преступлением и привела бы немецкую нацию к полной гибели.

На последующих занятиях я намеренно много внимания уделял вопросу о границе по Одеру — Нейсе, стараясь осветить его со всех сторон. Я говорил о характере захватнической войны, которую развязала Германия, об истории германо-польских отношений, о «теории жизненного пространства» и расовой теории, наконец, о демократическом переустройстве как в самой Германии, так и в Польше. Я нарисовал слушателям картину новых добрососедских отношений двух народов.

После этого занятия мой знакомый из Бреслау вернул мне номер «Фрайес Дойчланд».

— Мне трудно сразу перестроиться, — начал он. — Нужно действительно смотреть на события шире. Конечно, поляки имеют право на границу по Одеру — Нейсе.

* * *

В августе каждый военнопленный получил открытку Общества Красного Креста и Красного Полумесяца СССР. Там были вопросы, на которые предлагалось ответить.

В мае 1943 года, находясь в Елабуге, я уже заполнял такую открытку. Позже мы узнали, что немецкие власти отказались принять почту из Советского Союза. Таким образом, очень долгое время мы не имели никаких вестей с родины. Дома даже не знали, убит их родственник или попал в плен. Официально все мы числились погибшими.

Из Елабуги я послал на радиостанцию «Фрайес Дойчланд» небольшой материал, в котором высказал свое отношение к Национальному комитету. Однако я так и не знал, получила ли моя жена эту весточку от меня. Только по возвращении на родину я узнал от самой Эльзы, что зимой 1943–1944 годов она получала много анонимных писем о том, что я жив. В письмах неизвестные указывали волны, на которых вещала радиостанция «Фрайес Дойчланд».

И вот через два года я снова получил открытку Красного Креста. Что написать на этой небольшой открытке? Что я жив, здоров и надеюсь, что и мои близкие тоже живы? Или же что я вернусь на родину совершенно другим человеком? Но как поймет это моя Эльза?

Нет, несколькими словами такого не объяснишь. Лучше всего написать о том, что жив, и пожелать родным благополучия.

Какой ответ получу я на эту открытку? Моему сыну уже исполнилось три года, а он ни разу не видел своего отца. Более двух с половиной лет я не получал никаких вестей из дома — с декабря 1942 года все мои связи с домом были полностью порваны. А ведь в Германии тоже шла война! Как все это пережили мои родные?

Я заполнил открытку, и мне было и радостно, и тревожно.

* * *

Время от времени нас, ассистентов, выпускали за ворота антифашистской школы, и тогда мы шли покупаться в реке или же побродить по лесу, в котором было очень много грибов и ягод. Мы собирали их и приносили на кухню. Грибы сушили по русскому обычаю и зимой варили суп с грибами.

Хорошо было собирать грибы и ягоды, но это приятное занятие омрачали комары, которые тучами летали в воздухе. Страшнее всего было то, что комары переносили малярию. Летом 1945 года я перенес первый приступ малярии. Сам по себе приступ был не тяжелым, но его последствия сказались даже через несколько лет.

В одно воскресенье мне и еще двадцати пяти товарищам разрешили отлучиться из школы безо всякого сопровождения, то есть без педагогов. Такие вещи у нас практиковали не часто, так как до этого было несколько случаев побега и всему персоналу и педагогическому коллективу лагеря приходилось отправляться на поиски. Последний побег был недели две назад: бежали два человека, найти которых так и не удалось.

Мне лично выдали пропуск на более длительное время, так что я не раз ходил в лес.

У ворот лагеря дежурный офицер сказал мне, чтоб на обратном пути мы захватили с собой дровишек и ровно в пять вечера были на месте. Перейдя через мост, мы очутились в прекрасном смешанном лесу. До ягодного места нужно было идти не меньше получаса. Мы спокойно шли по лесу, любуясь природой. Казалось, даже комары не очень то донимали. Шли мы группами, тихо разговаривая. Кто-то даже запел. Это был Курт, самый пожилой из слушателей.

Несколько человек стали ему подпевать. Однако пели далеко не все — молодые не знали слов этой песни. Более того, они даже не знали, что песня эта родилась из стихотворения Гете.

Да, с приходом Гитлера к власти стихи в Германии стали не в моде. Молодежь распевала только эсэсовские боевики.

— Эту песню я слышу впервые, — признался мне Манфред. Его послали на фронт в семнадцать лет. — К своему стыду, только в плену я вдруг узнал, что «Лорелей» написана Генрихом Гейне. А в школе, помню, в учебнике было написано: «Автор неизвестен».

— Да, немало хлама нам придется вывозить за фашистами, — осторожно начал я разговор. — И не только разбить ложную версию о том, что евреи якобы ничего не внесли в культуру немецкого народа…

Манфред рассказал мне об одном случае, который заставил его задуматься.