Настоящие слезы начинали струиться по лицу Дженни, и Дэвид, случайно подняв глаза, восклицал:

— Господи помилуй, Дженни, в чём дело?

— Ничего, Дэвид, — вздыхала она с бледной, ангельской улыбкой. — Право же, я счастлива. Вполне, вполне счастлива.

Потом она решила, что ей следует завести кошку, так как кошка привязывается к дому и создаёт веселье и уют. Она стала просить всех знакомых достать ей котёнка. Всех, решительно всех заставила она искать, где только можно, и когда Гарри, мальчик из мясной лавки, принёс ей маленького полосатого зверька, она пришла в восторг. Но потом, когда пришёл фургонщик Мэрчисона и принёс ещё одного, а на следующий день миссис «Скорбящая» прислала третьего, Дженни была уже в меньшем восторге. Немыслимо было вернуть котят, раз она так просила людей достать их, а между тем котята вели себя не очень аккуратно. Пришлось в конце концов двух утопить, Дженни было ужасно больно за милых беспомощных крошек, но что же делать? Дженни зато потратила массу времени на придумывание клички для оставленного в живых котёнка. Она назвала его «Красавчик».

Потом она снова начала заниматься музыкой. Целыми днями упражнялась на пианино и пробовала голос — и выучила две колыбельные песенки.

Потом она захотела быть образованнее. В этот период она всем своим видом давала окружающим понять, что её терзают тайные сожаления: она, мол, недостаточно хороша для Дэвида, ей следовало бы во всех отношениях быть лучше: талантливее, развитее.

Она хотела быть способной беседовать с Дэвидом, вести дискуссии, настоящие дискуссии по вопросам, которые его интересовали, только на серьёзные темы — социально-экономические, политические. С этими намерениями она раз-другой принималась за книги, чтобы повысить уровень своего развития и засыпать зерно на мельницу философских дискуссий. Но книги её не слишком обнадёжили, и в конце концов пришлось их забросить.

Что ж, если она не может стать умной, она может стать хорошей! О да, хорошей! Она купила книжечку под названием «Солнечные минуты в счастливой семье» и усердно читала её. Она читала её, как ребёнок учит урок, тихонько шевеля губами, положив, книгу на колени, поверх вязанья. Прочтя описание одного особенно «солнечного» получаса, она устремила влажные глаза на Дэвида и в волнении воскликнула:

— Я глупенькая, Дэвид, но в сущности я не плохая. Здесь сказано, что все мы совершаем проступки, но можем потом снова очиститься душой. Скажи, Дэвид, правда ведь, я не скверная?

Он терпеливо уверил её, что она не скверная.

Дженни с минуту смотрела на него, потом сказала в внезапном порыве:

— О Дэвид, нет человека лучше тебя. Правда, Дэвид, ты самый лучший человек на свете.

Никогда ещё Дженни не казалась Дэвиду таким ребёнком. Она была настоящий ребёнок. Казалось просто нелепым, что она скоро будет матерью. Дэвид обращался с нею ласково. Часто по ночам, когда они лежали рядом, и она, чем-нибудь потревоженная или испуганная во сне, вздрагивала и жалась к нему, он ощущал её располневшее тело и движение ребёнка внутри него. Нежность переполняла его сердце, и он принимался успокаивать жалобно хныкавшую Дженни.

Он спросил у неё как-то, хочет ли она, чтобы Марта, его мать, хозяйничала у них в доме и ухаживала за ней во время родов, Дженни, по-новому покорная, согласилась. Но когда Марта пришла, чтобы сделать нужные приготовления, это единственное свидание показало невозможность примирения. Марта, возвращаясь к себе, по пути встретила Дэвида. Лицо её пылало.

— Не могу я за это взяться , — объявила она ему сдавленным голосом. — И напрасно буду пробовать. Чем меньше мне с ней встречаться, тем лучше. Я её не выношу, и она меня не выносит. Так лучше раз навсегда с этим покончить.

И она зашагала прочь раньше, чем сын успел ответить хоть слово.

Таким образом было решено, что Ада Сэнли приедет из Тайнкасла на роды. Ада приехала 2 декабря, в сырой и ветреный день, и, тяжело ступая, вышла из вагона, держа в руках небольшой жёлтый саквояж, перевязанный верёвкой. Встретивший её на вокзале Дэвид снёс этот саквояж на Лам-Лэйн. Ада прибыла в очень кислом настроении, видимо не слишком довольная поездкой и во всяком случае недовольная Дэвидом. Она разговаривала с ним сдержанно и довольно сухо, заранее готовая негодовать на скудость их хозяйства. Не прошло и часу с момента её появления в доме, как она уже послала Дэвида купить подкладное судно. Её приготовления, хлопоты, суета, поднятая ею в доме, были невыносимы. Лишённая комфорта своей грязной «задней комнаты», оторванная от блаженного покоя в любимой качалке, она развила необычную деятельность, ужасающую суетливость толстой, переваливающейся на ходу женщины. Она проявляла усиленную заботливость по отношению к Дженни, заботливость и жалость. Она как будто говорила мысленно: «Поди сюда, бедная моя овечка. Слава богу, что хоть мать твоя с тобою!»

Особенно деятельно работала Ада языком. Она сообщила Дженни все новости. Салли неожиданно закончила своё зимнее турне (она участвовала в пантомиме): у труппы вышли какие-то неприятности, так что Салли снова оказалась без работы и теперь ищет ангажемента. «Салли всю жизнь только и делает, что ищет ангажемента», — прибавила Ада мрачно. Ходят слухи о каких-то концертах, организуемых для раненых солдат, и Салли, может быть, предложат выступать в них, но это будет благотворительные выступления, за них не заплатят ни пенни. Ада сетовала на неспособность Салли добиться приличного и постоянного заработка и на глупое честолюбие, побуждавшее её цепляться за такое безнадёжное дело, как сцена. Как было бы хорошо, если бы она не бросила тогда службу на телефонной станции!

Постепенно излагая события, Ада дошла до появления Джо. Это было на следующий день после её приезда, и они с Дженни вдвоём находились на кухне. Ада наливала Дженни чашку чаю. Как будто невзначай, она сказала:

— Да, кстати, ты знаешь, что Джо приходил нас навестить?

Дженни, полулежавшая на диване, внезапно выпрямилась, и её бледное томное лицо замкнулось как устрица. После некоторого молчания она сказала ледяным тоном:

— Я ничего не знаю и знать не хочу о Джо Гоулене. Я его презираю.

Ада старательно поправляла стёганую покрышку на чайнике.

— Он приехал к нам такой шикарный, что ты и представить себе не можешь, и потом заходил ещё раза два. Не следует тебе, Дженни, ругать его только потому, что ты его упустила. Сами виноваты, миледи. Вот умри я на этом месте, если Джо не отличный парень. Обещает устроить Клэри и Филлис на военный завод в Виртлее, когда он откроется. Джо работает у Миллингтона, и ему живётся прекрасно.

— Я сказала тебе, что не желаю ничего слышать о Джо Гоулене! — закричала Дженни натужным голосом. — Если хочешь знать, мне противен и ненавистен даже звук его имени!

Но Ада, усевшись за стол и положив пухлые руки на крышку чайника, как бы желая их погреть, продолжала бесить Дженни:

— Ты не можешь себе представить, как он идёт в гору. Он начальник цеха, работа у него чистая, одет великолепно. А когда он был у нас последний раз, то рассказал, что приглашён на ужин в дом к Миллингтону. В их дом в «Хиллтопе», Дженни, можешь себе представить? Говорю тебе, сударыня, ты сделала большую ошибку, когда упустила Джо. Вот такого зятя я бы хотела иметь.