выложи им все, что знаешь, сынок. После многочасового допроса мне сообщили, что благодаря заступничеству отца и его связям с режимом Пиночета меня просто депортируют. Но сначала чилийским спецслужбам нужно узнать, что привело меня сюда. Я ответил: идеализм и желание выступить против Никсона и Киссинджера.

Затем какой-то полицейский спросил меня, не замешана ли в этом женщина. Я отрицал. Он назвал меня лжецом и, показав фотографию Валентины, заявил, что им известно, что мы с ней были неразлучны. Лонерган кивнул с мрачным видом и сообщил, что на нас с Валентиной у чилийцев есть досье. Полицейский открыл папку и показал мне фотографии, на которых мы вдвоем гуляем по Нью-Хейвену, держась за руки. «Кто это снимал?» — спросил я. Лонерган ответил совершенно невозмутимо: «Она нас интересовала, нам было известно о ее деятельности в поддержку Сальвадора Альенде». Мне ничего не оставалось, как признать: да, мы были влюблены; да, я последовал за ней; да, из-за нее я присоединился к Эль Френте. Наконец чилийцы ушли, предупредив, что через несколько минут вернутся. Лонерган сказал, что все хорошо и что мне повезло выбраться живым из всей этой неразберихи. Через пять минут дверь открылась. В нее вошла Валентина. Она ахнула, увидев меня. И я тоже ахнул. Лицо девушки представляло собой одну сплошную рану — видимо, ее много раз избивали. Она еле держалась на ногах, и я подумал, что ее подвергали пыткам. Глаза остекленели — складывалось впечатление, что Валентина в шоке. Однако она все равно оставалась красивой. Один из полицейских что-то сказал Валентине по-испански. Она заплакала. Я рванулся к ней, чтобы обнять, утешить, но Лонерган схватил меня за плечо и оттянул назад. Валентина начала кричать на меня по-английски, что я агент ЦРУ, шпион, что я предал ее и все движение, что я провокатор. Я заорал на полицейского: «Что, черт возьми, вы ей наговорили?» Вместо ответа он так ударил меня в живот, что я, согнувшись пополам, свалился на пол. Валентину увели. Лонерган посмотрел на меня сверху вниз: «Это предел глупости!» С этими словами он вышел из комнаты.

Через десять минут в комнату вошел тот коп, что разговаривал по-английски, и сообщил, что планы изменились. Меня передали двум вооруженным конвойным, которые вывели меня и втолкнули в автобус, где уже сидели десятка два арестантов. Среди них была и Валентина, она все еще плакала, не поднимая головы. Когда я попытался с ней заговорить, конвойный отвесил мне пощечину. Я повалился на сиденье. По узкому проходу автобуса расхаживали двое конвоиров с автоматами наизготовку. Ехали мы примерно полчаса и оказались на летном поле аэродрома. Всех нас погрузили в большой транспортный самолет. Внутри нас встретили пять совершенно омерзительных головорезов, каких только можно себе представить. Все в чилийской военной форме и с полицейскими дубинками. Одного за другим нас приковали наручниками к стальным поручням — они были в самолете с двух сторон. Приковывали за обе руки, обвязав поручень цепью, так что мы стояли лицом к стенкам самолета. Как только погрузили всех, люк закрыли, и самолет поднялся в воздух. Летели где-то около часа. Я оказался напротив иллюминатора. Ночь была ясная. Я посмотрел вниз. Мы летели не над землей, а над морем. Точнее, над Тихим океаном. В это время люди в армейской форме вскочили на ноги. Они открыли дверь по левому борту. Я вдруг понял, что сейчас произойдет. Остальные, видимо, тоже догадались, потому что начали кричать, плакать, умолять, выкрикивать непристойности. Наши конвоиры действовали слаженно. Вдвоем они хватали узника, заламывали ему руки, чтобы он не мог вырваться. Третий снимал с бедолаги наручники. Потом мужчину — или женщину! — волокли к открытой двери и, не обращая внимания на крики, выбрасывали в темноту. Одного за другим они вышвырнули всех. Голоса людей, просивших сохранить им жизнь, мольбы, яростные угрозы… это невозможно представить. Я не мог поверить в то, что это происходит в реальности и что моя жизнь сейчас оборвется. Все это время я отчаянно пытался поймать взгляд Валентины. Мне необходимо было увидеть ее до того, как меня тоже отправят в океан с высоты десять тысяч футов. Но цепь была закреплена так, что я не мог повернуть головы. Вдруг я услышал голос любимой — она выкрикнула мое имя и два слова: te amo, — а потом раздался последний вскрик. Наступила тишина. Головорез подошел ко мне, и я приготовился последовать за Валентиной. Но он положил руку мне на плечо и на плохом английском сказал: «Кто-то хочет, чтоб ты был жив, estúpido. И зачем кому-то нужен живым такой дрянной кусок дерьма вроде тебя?» И плюнул на меня. Меня держали прикованным к поручню всю дорогу обратно до Сантьяго. В международном аэропорту меня отвели в какой-то тихий кабинет. При мне неотлучно находились двое полицейских, а потом я снова лицом к лицу оказался с Говардом Лонерганом. Он принес рюкзак, этот рюкзак лежал в багажнике машины, на которой мы ехали, когда попали в полицейскую засаду. В рюкзаке оказались две смены одежды, мой паспорт и какие-то вещи первой необходимости. Лонерган отпустил копов и велел мне переодеться. Потом с улыбкой показал на пишущую машинку в черном чехле: «Ну кто же тащит с собой такую вещь в революцию? Дилетант — вот кто ты». Я спросил Лонергана, почему меня пощадили. Он ответил: «Благодари отца. У него здесь связи в верхних эшелонах власти. И он один из нас». «Один из нас…» Ну, вот и все: я всегда подозревал, что отец работает на ЦРУ, а теперь получил подтверждение. Больше я ни о чем не стал расспрашивать Лонергана — не видел смысла. И все же задал только последний вопрос: «У отца Валентины тоже большие связи. И, по сути дела, он работает на Пиночета. Почему же ей не сохранили жизнь?» Лонерган демонстративно отвернулся от меня и буркнул: «Об этом спроси у ее отца». Затем он вручил мне конверт. Внутри было полторы тысячи долларов наличными. «Маленький подарок от твоего папочки. Он хотел быть сегодня здесь. Но в сложившихся обстоятельствах для всех лучше, чтобы он держался подальше». Больше всего мне хотелось швырнуть эти деньги в лицо цэрэушнику. Но я поступил разумно, и это один из немногих умных поступков, которые я совершил с момента приезда в Сантьяго. Я положил деньги в рюкзак и отошел. «А когда я вернусь в Нью-Йорк…» — начал я, уверенный, что в аэропорту меня схватят либо федералы, либо цэрэушники. И знаешь, что ответил мне Лонерган?