В 1999 году, воспользовавшись случающимся раз в пятнадцать лет противостоянием, когда две планеты оказываются ближе всего друг к другу, русские в качестве одностороннего проекта создали первую колонию на Марсе. Это было еще до Сообщества, de facto[53]альянса, который поначалу осторожно, а потом все более и более уверенно вырос из glasnost'и и отхода Восточной Европы от СССР. В те бурные времена начала Содружества, когда милитаризм отошел на задний план и стали возникать совместные предприятия, все внимание обратилось на то, чтобы заново обустроить Землю. Забытая марсианская колония пятьдесят лет перебивалась как могла — этакий архаичный пережиток замкнутости русских. Потом колонию уничтожил ужасный, но вполне предсказуемый катаклизм: небольшой блуждающий астероид упал прямо на геодезический купол. Внезапно мировая общественность безоговорочно объединилась в желании и потребности восстановить базу. То, что все недавно игнорировали, стало вдруг темой дня. Теперь, после полувека мира и процветания, земляне могли себе позволить обратиться вовне.

Когда возникла проблема с нашим приговором, колония Содружества существовала уже два года. Поддержка базы была сильна как никогда.

Местный врач колонии как раз погиб в результате несчастного случая, пытаясь взобраться на склон хребта Тарсис. (Перелом основания черепа не способен исцелить даже клеткогляд.) Нас избрали его преемниками. Мы стали ссыльными, изгнанниками, кающимися преступниками на службе человечества.

Нас накачали антигравитационными медикаментами и посадили на первый же интендантский рейс. Нам поставили несколько психокинетических блокад, которые растворятся лишь после фиксированного числа метаболических, реакций, равному продолжительности пути.

Но как только мы оказались на Марсе, не было никакого способа заставить нас служить.

Забыв о столпившихся в дверях колонистах, я опустился на колени у кровати. Медленно, чуть дрожа, мои ладони зависли над голым животом Ами. Тонус ее брюшных мышц ни на что не годился. Ногти у меня — отросшие и грязные. Господи… Куда подевался некогда превосходный тонус Ами, где ухоженные руки холеного доктора Строуда, которые гладили и перелепливали тела богатых господ и дам высшего света?

Когда я уже готов был нырнуть под кожу Ами, меня остановили несвойственные угрызения совести. Есть ли у меня право отрывать ее от деструктивного удовольствия? Что еще остается нам, париям колонии? Мы никогда не впишемся в их мирок, навсегда останемся каторжанами среди лояльных, идеалистичных добровольцев.

А, какого черта: если уж на то пошло, чего стоят какие-либо права? В счет сейчас идет только то, что мне не хочется проводить остаток жизни среди умытеньких фанатиков.

Шлепком опустив ладони на кожу, я нырнул, чтобы прогуляться по кровавым авеню, по садам органов и кости.

Хитрая сучка поставила мне на пути кордоны — совсем как в прошлый раз. Но ей так не терпелось начать «гореть», что работу она проделала неряшливо. Плюс — от наркотической зависимости страдали ее способности. Теперь ей не хватало проворства, которое едва не убило меня в ту нашу первую ночь вместе.

Я продрался через гудящие лаймовые копья и сердитые фибриллярные сети, проскочил барьер между кровью и мозгом и оказался в ее гипоталамусе прежде, чем она сумела прийти в себя настолько, чтобы меня остановить. Гипоталамус она запрограммировала на максимальную выработку бросовых нейротрансмиттеров и эндорфинов. Эти аналоги опиатов перегрузили рецепторы спинного и головного мозга, создавая небесное блаженство — душисто-сладкое, как аромат маков. Проблема заключалась в том, что и производящие, и принимающие клетки себя при этом сжигали, все метаболические ресурсы переводились на выброс и прием удовольствия. Эти и смежные с ними клетки Ами приканчивала с пугающей скоростью.

Подстегнув работу аварийных механизмов в коре мозга, я вернул клетки к нормальному функционированию, потом инициировал несколько предварительных регенеративных процессов. Разумеется, клетки мозга сопротивляются регенерации больше, чем другие, и мне пришлось постараться, чтобы заставить их слушаться. В один прекрасный день Ами перенапряжет естественную способность своих клеток к восстановлению, и результатом станет необратимое повреждение мозга. Я предчувствовал, что этот день не так уж далек.

Потом я вышел.

Я мог бы привести ее в чувство изнутри.

Но мне хотелось получить удовольствие, сделав это по старинке.

Вернувшись в скорлупу собственного тела, я отвесил ей несколько хлестких пощечин.

Рывком сев, она перехватила мое запястье. Я напрягся, готовясь, что, используя свой талант, она войдет в меня, но она оказала лишь физическое давление, и при том довольно сильное. Нужно отдать ей должное: восстанавливается она быстро. Но опять же, внутри нее побывал лучший клеткогляд планеты.

— Довольно, — прошипела она. Ее оливковые глаза расширились.

— Попробуй только сказать, что тебе не нравится.

— Скотина.

Стряхнув ее пальцы, я встал:

— Потом будет время на нежности, душенька. Нас ждет аудиенция. Так, напоминаю на случай, если ты была слишком занята расплавлением своего черепа, что не заметила. — Наблюдающие колонисты покраснели и отвернулись. Этих детишек так просто шокировать. — Надень что-нибудь, если, конечно, не считаешь, что уже одета. Встречаемся у шлюза. Прибудут какие-то неприятности.

Я оставил ее неловко выбираться из кровати.

Вспомнив про свои обязанности, колонисты беспокойно рассеялись. Осталась только Фурье, которую, похоже, назначили при мне надсмотрщиком. Разыгранный нами с Ами жалкий спектакль как будто ее не тронул, и по юношеской невинности ей, кажется, было искренне жаль нас обоих. Сам того не желая, я почувствовал, что такое отношение на меня действует. Смягчает. Потом я осознал, что кое-кто как раз на это и рассчитывал — без сомнения, Хольтцманн. Да уж, хитрый мальчик. Я обновил зарубку на память никогда его не недооценивать.

Направляясь к гаражу и шлюзу, мы прошли несколько куполов.

— Еще какие-нибудь новости были? — спросил я.

— Нет. Они только один раз вышли на связь по радио, потом ничего.

— Приблизительное время прибытия?

— Через полчаса.

— Тогда, наверное, остается только ждать.

Фурье чуть приподняла плечи, словно безмятежно говоря: «Без дополнительной информации действовать невозможно». Господи, этих детей так легко смутить эмоциональной сценой, но в момент кризиса они спокойны, как удавы. Я попытался вспомнить, был ли сам когда-нибудь настолько молод и уверен в себе. Но мне никак не удавалось отыскать в прошлом юного себя (линии передачи оборваны, расстояние непреодолимо), поэтому я сдался.

Через час к нам действительно присоединилась Ами.

Шагая широким шагом, одетая во все зеленое, она вышла из-за припаркованных тракторов. Ее кожа сияла от сонической чистки. Наплевав на правила, она вымыла короткие платиновые волосы недельным рационом кактусовой влаги, от чего они всегда казались гуще и блестели. В глазах светились следы внушительного интеллекта. Я испытал укол боли. Она выглядела такой правильной, такой знакомой, такой потерянной…