Говард пришел и потом приходил каждый вечер. Неделю за неделей он и миссис Блимп взвешивали разные «за» и «против». Они рассматривали вопрос под разными углами и с различных точек зрения. Каждый аспект изучался с неслыханным тщанием. Кто бы мог представить, что решение найдет именно полковник? Он случайно услышал, как миссис Блимп и Говард, уже почти отчаявшись, обсуждают неразрешимую ситуацию. «Почему бы просто не послать им визитки?» – предложил он. «Великолепно!» – воскликнул Говард. Миссис Блимп от радостного удивления даже всхлипнула и бросила на Говарда гордый взгляд. Она-то знала, что он считает полковника напыщенным ослом, совершенно ее недостойным. Глаза ее говорили: «Вот, вот кто настоящий англичанин. Пусть он не блещет умом, пусть скучен, зато в критический момент не подведет, сделает то, что нужно».

Миссис Блимп была не из тех, кто колеблется, когда путь уже ясен. Она позвонила и велела дворецкому немедля заложить экипаж. В честь Фишеров она нарядилась в лучшее платье и новую шляпу. Взяв футляр для визитных карточек, она отправилась в Браунс-отель – и там узнала, что утром Фишеры уехали в Ливерпуль, где сядут на лайнер и отправятся в Нью-Йорк».

Десмонд выслушал мою пародию с кислым видом, потом ухмыльнулся.

– Ты лишь одно упустил, бедный мой Вилли, – сказал он. – А именно: Генри Джеймс придал бы своему рассказу классическую величавость собора Святого Павла, зловещую угрюмость вокзала Сент-Панкрас и великолепие обветшалых залов Вобурнского аббатства.

Мы оба расхохотались; я налил ему еще виски с содовой, и вскоре, довольные собой, мы разошлись по спальням.

Двадцать с лишним лет назад я написал для американских читателей длинное предисловие к составленной мной антологии рассказа девятнадцатого века. Лет десять спустя я повторил кое-что из тогдашних замечаний в лекции о жанре рассказа, которую читал для членов Королевского литературного общества. В Англии моя антология не публиковалась, а в Америке давно уже распродана, и хотя лекция была напечатана в ежегодном сборнике общества, она была доступна лишь его членам. Прочитав не так давно эти два своих опуса, я обнаружил, что по некоторым вопросам мое мнение изменилось, а кое-какие мои пророчества не сбылись. Теперь – поскольку я вынужден повторить немалую часть того, что говорил ранее, и порой теми же словами, ибо не умею сказать лучше, – предлагаю вниманию читателя свои размышления, как они есть, о литературном жанре, в котором и сам некогда не без усердия трудился.

Делиться историями – занятие совершенно естественное. Наверное, искусство рассказа зародилось еще на заре времен, когда какой-нибудь охотник у костра забавлял насытившихся собратьев изложением невероятных происшествий, о которых ему довелось слышать. И сегодня в ином восточном городе можно увидеть на рыночной площади рассказчика, окруженного внимающей ему публикой, и услышать небылицы, сохранившиеся с незапамятных времен. Однако, наверное, только в девятнадцатом веке рассказ приобрел такую популярность, что стал серьезным литературным жанром. Конечно, нечто подобное писали и раньше – и вовсю читали; были древнегреческие мифы, были средневековые нравоучительные повести, были бессмертные сказки «Тысяча и одна ночь». В эпоху Возрождения в Италии и Испании, Франции и Англии пользовался успехом короткий сюжет. Бессмертные памятники этого жанра – «Декамерон» Боккаччо и «Назидательные новеллы» Сервантеса. С развитием романа мода на короткий сюжет прошла. Книгопродавцы уже не так щедро платили за сборники новелл, и авторы пренебрегали жанром, не приносившим ни прибыли, ни известности. Время от времени, задумав сюжет, который можно было развить, не слишком растягивая, они писали небольшой рассказ, но и сами не знали, куда его девать. Чтобы не потерять, его вставляли, порой весьма неуклюже, в какой-нибудь роман.

В начале девятнадцатого века читающая публика познакомилась с новым типом издания, который вскоре завоевал неслыханную популярность. Это был литературный ежегодник. Возник он, кажется, в Германии и представлял собой сборник прозы и стихов; говорят, «Орлеанская дева» Шиллера и «Герман и Доротея» Гете впервые были опубликованы именно в подобных периодических изданиях. Когда английские издатели решили подхватить успешное немецкое начинание, они стали печатать в основном рассказы, чтобы привлечь побольше читателей и сделать новое предприятие более выгодным.

Сейчас уместно будет поведать о сочинительстве то, о чем, насколько мне известно, не потрудились сообщить критики, чей долг – вести и наставлять читателя. Писатель хочет творить, но, кроме того, хочет показать публике результат своего труда. Есть у него еще одно желание, вполне безобидное (и читателя оно не касается) – заработать себе на кусок хлеба с маслом. В целом автору удается направлять свои творческие способности на достижение этих скромных целей. Рискуя шокировать читателя, который думает, будто писательское вдохновение неподвластно мелочной корысти, замечу: писатели совершенно свободно находят в себе призвание писать именно то, на что имеется спрос. Удивляться тут нечему: они ведь не только авторы, но и читатели, а значит – часть публики и подвержены влиянию общественного вкуса. Когда пьеса в стихах могла принести сочинителю если не богатство, то хоть славу, у каждого молодого человека с литературными наклонностями в письменном столе лежала пятиактная трагедия. Нынче мало кому придет в голову писать такие вещи. Теперь сочиняют пьесы в прозе, романы, рассказы. В наше время стихотворные драмы тоже порой имеют успех, однако, судя по тому, что я наблюдал, публика согласна мириться с виршами, но не умеет ими наслаждаться. Актеры это, как правило, чувствуют и делают все, чтобы не затруднять зрителей; они произносят стихи так, словно это проза.

Возможность публикации, требования издательств, а точнее, их представления о читательских вкусах – вот что определяет жанр. Когда хорошо продаются журналы, в которых умещаются произведения значительного объема, писатели сочиняют романы; если газеты печатают беллетристику, но места под нее отводят совсем немного, пишутся небольшие рассказы. Ничего зазорного в этом нет. Опытный автор сумеет сочинить творение объемом и в полторы тысячи слов, и в десять тысяч, как с разными сюжетами, так и с одним, но по-разному переработанным.

Ги де Мопассан дважды прибегал к одному из своих самых известных сюжетов – «Наследство». Он написал небольшой, в несколько сотен слов рассказ для газеты, а потом – новеллу в несколько тысяч слов для журнала.

Оба варианта продолжают издаваться в собраниях сочинений, и думаю, каждый, их прочитавший, согласится, что к первому нельзя прибавить ни единого слова, во втором же нет ни одного лишнего. Сказать же я хочу следующее: соус, под которым подает себя автор, – лишь дань условности, и, как правило, он с ней справляется, не изменяя себе.

Итак, в начале девятнадцатого века альманахи и подарочные издания дали писателям возможность подать себя публике посредством небольшого рассказа. Короткие сюжеты теперь служили не только для того, чтобы подогреть интерес читателя в ходе долгого повествования, и рассказов писалось гораздо больше. Немало критики выпало на долю альманахов и дамских подарочных изданий и еще больше – на долю журналов, которые пришли им на смен у, но вряд ли можно отрицать, что небывалый расцвет рассказа в девятнадцатом веке произошел именно благодаря периодике. В Америке она породила целую школу блестящих и плодовитых писателей; невежды даже объявили литературный рассказ американским изобретением. Это, конечно же, не так, однако следует признать: ни в одной европейской стране рассказ не культивируется столь усердно, как в Соединенных Штатах, и нигде так тщательно не изучаются его техника, приемы и возможности.