я с Вадимом, и боле того: помог я ему тогда, на его стороне мы бились. Да не упомню, чтобы он хоть единожды говорил о колдуне.

— Так и не говорил, и отцовым людям, что после на верность ему присягнули, запретил! — развёл руками Горыня. — Имя отцово не хотел порочить, да и… Скажешь так-то, что злым чарам поддались, и веру народа утратишь. Начнут говорить, что, мол, ежели они так слабы, то и в князья не годятся, да и как знать, что колдун над ними боле не властен? Но ежели б ты к Вадиму ныне обратился, он бы слова мои подтвердил.

Казимир медленно пошёл в его сторону.

— Время тянешь, — сказал он холодным голосом. — Знаешь, что ежели не сейчас, то никогда уж царевича не вернуть. Некогда слать гонцов к Вадиму. Ишь, я тебя пожалел, велел отпустить, а ты с нечистью снюхался да не мне одному, а и царю Борису задумал зло причинить! Боле за тебя заступаться не стану.

Царь кивнул дружине. Те взялись за мечи. Ещё пока не достали, положили руки на рукояти. Только тот, кто следил за Василием, так и не убрал меч в ножны, хотя руку уже опустил.

— Иди к корчме, — велел он. — Да без глупостей.

И прикрикнул, потому что Василий не спешил: — Ну!

Василий отступил на шаг. За спиной его, он слышал, кто-то ахнул. В это время Тихомир медленно потянул свой меч наружу и сказал, перехватывая его:

— Был я тебе, Борис, верен прежде, верен я тебе и теперь. Но ежели для того, чтобы ум в тебя вколотить, придётся нам биться, то я готов!

Всеслава вскрикнула, прижимая руку к груди. Гул многих голосов донёсся от озера. Царь Борис с искажённым от злости лицом закричал, вздёрнув голову и тряся бородой:

— Двое, защищайте царицу! Прочих гнать, запереть, а кто противится, тех убить! Да подменыша сыскать мне, живо!

Горыня, быстрым взглядом отыскав Тихомира, встал так, чтобы прикрыть ему спину и уберечь свою.

Воздух наполнился тихим звуком, с которым из ножен выходили мечи, и почти сразу раздался лязг металла о металл.

— Ох, убили, убили! — визгливо донеслось от озера. Оттуда же понеслись беспорядочные крики — ни слова не разобрать. Василий на миг отвлёкся, посмотрел, как Горыня отбивает удар, и увидел перед собой блеск меча.

То ли дружиннику, что его подгонял, надоело ждать, то ли он просто шагнул вперёд, Василий не разобрал, не успел. Прикрывшись руками и сжавшись, он торопливо отступил, споткнулся, упал и пополз.

— Гришка! — заорал он во всё горло. — Гришка, ко мне!

Где-то лаял, надрываясь, пёс. Летели вопли. Чёрное волчье тело мелькнуло, сбивая дружинника с ног, клыки сомкнулись на руке. Человек закричал. Меч выпал. Василий потянулся за ним.

Он встал на ноги, выставив меч перед собой. Его трясло. Даже Волк — его Волк, — метнулся в толпу и вцепился повыше чьего-то сапога.

Гришка, топоча, прибежал. Оттеснил двоих, троих, погнал их прочь. Горыню и Тихомира окружили, чуть в стороне Завид отщёлкивался клыками, вертелся, уходя от мечей. Всеславу толкнули к карете. Казимир, озираясь по сторонам, пятился за ней. Кони ржали, мотая головами. Царь Борис застыл, сжав кулаки, выкатив глаза, трясясь от гнева.

— Дать мне меч! — приказал он, топнув ногой, и протянул руку не глядя. — Сам их порешу!

— Народ! — закричал Тихомир. — Отступайте! За мост, за мост!

Василий кинул быстрый взгляд через плечо. Никто не отступил. С берега полетели камни, даже, кажется, мелькнула в воздухе и рыба. В первого воина, который бросился туда, вцепились лозники, одолели, оплели ивняком.

— Вася! — раздался отчаянный крик Марьяши. — Стерегись!

Он увидел перед собой занесённый меч, успел вскинуть свой навстречу и только чудом отбил удар. Тот отдался в руках до самых плеч.

— Что ж вы творите-то? — вопил кто-то. — На честной народ… Малых детушек не пожалели…

— Колдуна, колдуна! Колдуна хватайте, паскуду!

«Это и всё?» — пронеслось в голове у Василия. Второй удар ему не отбить. В первый раз ударили просто, во второй ударят хитрее, он не знает приёмов…

Завид налетел на дружинника сбоку, ударил в плечо. Кольчугу не прокусил, даже с ног не сбил — человек устоял, отлетев на пару шагов. Василий тут же бросился к мосту.

И, обернувшись оттуда, увидел, как чёрного волка достали. Он вроде ускользнул от другого меча, тот вроде прошёл вдоль бока, лишь едва задев шерсть — но лезвие окрасилось кровью, и волк, хромая, спешил уже не драться — уйти.

Он вырвался и упал, не добежав до озера, покатился по траве. Двое с мечами нагоняли его. Камень просвистел, рассёк одному лоб, но дружинник лишь на миг пошатнулся, оскалился, утирая залитые кровью глаза.

Тогда навстречу им с рёвом вскинулась медведица.

Тяжёлой лапой она отшвырнула первого. Он пролетел над травой, упал и не шевелился. Пошла на второго, рыча — тот отступил.

— Умила! — летел над всеми криками вопль Добряка. — Доченька!

— Не надобно! — послышался вдруг голос Мудрика. — Не надобно! Матушка, батюшка, что ж вы? Остановитеся!

Он тоже был здесь. Его прятали за спинами, но, видно, не уследили. И Борис, уже с мечом в руке, действительно дал знак остановиться.

Не потому, что послушал, а потому, что искал подменыша, а тот сам пошёл в руки.

— Дай его мне, Борис, — сказал Казимир, уставившись горящим взглядом. — Найдите нам пустой дом и оставьте наедине…

— Матушка! — позвал Мудрик жалобно, протягивая руки. Его держали и не давали идти к царице. — Матушка, я соскучився! Я уж так ждав, так ждав у окошечка…

Всеслава покачала головой, локтем опираясь на карету, и как будто побледнела ещё сильнее. Потом разомкнула губы.

— Ты, подменыш, — прошипела она, — нечисть проклятая! Что ты глядишь на меня, что глядишь? Что же вы все глядите?

Взгляд её блуждал, голова тряслась, ноги, казалось, вот-вот подкосятся.

— А-а, глядите! — закричала Всеслава. Голос сорвался. — Всё глядите, как я извожусь, двадцать лет убиваюсь! Мало вам моего горя, ещё праздновать решили? Ненавистные, все ненавистные!

И вдруг, оттолкнувшись от кареты, она заспешила вперёд с лёгкостью, которую в ней трудно было вообразить. Почти бежала с искажённым от злости лицом, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами.

— Матушка, что ты? — только и вскрикнул Мудрик, когда она вцепилась ему в плечи. И заплакал, даже не поднял руки, когда ладонь хлестнула его по лицу. — Матушка…

Тут Чернава схватила царицу за плечи, развернула к себе и тоже отвесила ей пощёчину мокрой рукой. Тяжёлую, громкую.

— Ты, дура, — зашипела, скаля щучьи зубы. — Дура! Сына родного не узнала! Присмотрись, нешто