Топор упал. Тело казненного было брошено в общую могилу нищих при убогом доме близ Покровского монастыря. «Мудроборцы» расписались в своем поражении. Еще одна страница истории русской общественной мысли была перевернута.

Как бы ни были ограниченны люди, стоящие у власти в церкви и государстве, как бы ни ненавидели они проявление свободной воли, как бы ни боялись за свои привилегии, они не могли сопротивляться требованиям времени. Огрызаясь и убивая, «мудроборцы» всех мастей отступали. «Дело» Медведева со всей очевидностью показало, что церковная организация не способна более эффективно удерживать верующих в повиновении, что ее позиция весьма чувствительно приходит в противоречие с интересами россиян, способствует углублению кризиса религиозного мировоззрения. Попытка канонизировать патриарха Иоакима позорно провалилась: «верхи» церкви все отчетливее понимали связь его политики с падением престижа православной иерархии среди народа и правящих сословий. В течение нескольких лет практически все участники травли и убийства Медведева потеряли свои должности и влияние.

Адриан, патриарх Московский и всея Руси

Первым был изгнан с Печатного двора Евфимий Чудовский, ибо «от приписных его, Евфимьевых, нововводных странных речений, которые… напечатаны, многие люди сомневаются, и в церквах божиих чинятся мятежи, и великих государей денежной казне от переделок (книг. – А. Б.) убытки многие»{136}. Обличительные материалы фиктивного священного собора и памфлеты против Медведева издать так и не удалось, несмотря на то что Афанасий Холмогорский получил было предисловие к ним от патриарха Адриана. Напротив, стали появляться книги, направленные в защиту казненного литератора.

Горькая судьба ожидала просвещенных людей, по тем или иным соображениям находившихся во время борьбы с Медведевым в стане «мудроборцев». Братья Лихуды – действительно образованные и любящие свое дело учителя – после того как послужили орудием против Сильвестра, попытались расширить программу своих «еллино-греческих схол», начали преподавать латинский язык, логику, метафизику, философию… По доносу патриарха Досифея, пославшего их в Москву, учителя были обвинены в превышении полномочий и сосланы. В ссылке оказался крупный русский поэт Карион Истомин, бывший в описанное время секретарем патриарха Иоакима, а затем возглавивший государев Печатный двор{137}. Сознательно боровшийся с «ересью» Медведева ученый, литератор и композитор Игнатий Римский-Корсаков уже в сане митрополита Сибирского и Тобольского выступил в защиту внешнеполитического курса, который горячо отстаивал всю жизнь – и наткнулся на такую же стену церковной иерархии, как и Сильвестр. Схваченный в палатах патриарха, он был объявлен сумасшедшим и уморен в монастырской темнице{138}.

Это событие, прошедшее почти незамеченным в бурных политических катаклизмах, произошло близко по времени к кончине патриарха Адриана. Реформирующееся феодальное государство не могло более терпеть ослабления своей духовной опоры. Потеряв ряд прежних функций, российская православная церковь надолго превратилась в духовный департамент империи. Петр I и его сторонники, неутомимо трудясь над укреплением крепостнического военно-полицейского государства, использовали в своих целях многие идеи, которые проповедовал казненный монах Сильвестр.

Секуляризации научной мысли сопутствовал и был тесно связан с нею достаточно долгий и драматический процесс полного подчинения Русской православной церкви самодержавному государству. При этом отнюдь не просветители и рационалисты из православного духовенства выступали в роли «сдающихся» на милость полицейской империи. Именно те, кто привлекал вооруженные силы для борьбы со староверами и убедился в невозможности сопротивляться вождям староверов без действенного вмешательства светской власти летом 1682 года, те, кто не мог одолеть Сильвестра Медведева, не прибегая к помощи карательных отрядов и мастеров заплечных дел, оказались готовыми предать церковь в кровавые руки тирана и грязные длани его наймитов.

Как ни старались и в XVII веке, и столетия спустя доказать хоть какую-либо полезность деяний «мудроборцев», это оказалось невозможным без явных подлогов. Даже попытка выдать основанные Иоакимом «еллино-славянские схолы» за предтечу Славяно-греко-латинской академии провалилась. Так и не став академией, «схолы» влачили жалкое существование до начала нового столетия, когда их возглавил ученик Виленского, Нисского, Оломоуцкого университетов и Римской коллегии Палладий Роговский, некогда пытавшийся получить образование в «схолах», но разочаровавшийся в них и выехавший «ради совершеннаго учения» в Западную Европу. Как и все, что строили «мудроборцы», «схолы» были построены на песке. К тому времени, когда по прямому указу Петра I за строительство академии взялся известный общественный деятель Стефан Яворский, в строениях патриарха Иоакима потолки обрушились и печи рассыпались. В первом десятилетии XVII века безотлагательность реализации многих идей Сильвестра Медведева стала очевидной.

Просвещение было признано первоочередной государственной задачей, приобщение России к достижениям научной революции из «ереси» стало повседневной политикой. Контроль за развитием науки перешел, как и требовал Медведев, к государству. Еще не скоро (и не в полной мере) страна получит университет, о котором мечтал просветитель XVII века, но светские учебные заведения уже создавались. Лозунг «Не рассуждать!» пуще прежнего витал над отечественными просторами, но слова «понеже» (потому что) и «поелику» (поскольку) настолько часто встречались в указах, что стали своего рода символом петровского законодательства. Драгунские команды жестоко преследовали старообрядцев, но уже в 1702 году было объявлено: «Совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность печься о блаженстве души своей». Память о Сильвестре Медведеве оставалась оскверненной – но его книги читались и переписывались. На ученом-рационалисте долго еще держалось клеймо «еретика», а его «злую мысль» повторял сам император: «Выше всех добродетелей – разсуждение, ибо всякая добродетель без разума пуста»{139}.

Полное подчинение церкви государству, столь основательно подготовленное историей, столь закономерное при неуклонном усилении абсолютной самодержавной власти, было произведено столь же демонстративно, так же грубо и варварски, как и прочие реформы Петра I – «Отца Отечества». «Духовный регламент», составленный Феофаном Прокоповичем и дополненный Петром I (действовал в 1721–1917 годах), является ярким образцом тех петровских указов, которые, по меткому выражению А.С. Пушкина, «кажется, писаны кнутом». В нем сочетаются свойственные царю Петру Алексеевичу патологический страх, ненависть и отвращение, даже брезгливость к отечественным традициям. Феофан Прокопович, этот талантливый наемник и авантюрист, имевший одну веру – в беспредельную власть монарха (и за это превознесенный историками), сумел и на этот раз угодить хозяину.