– Джюнко сбежала. Ушла из дома, – наконец произнесла мама.

Эта новость ошеломила меня настолько, что я потеряла дар речи.

Джюнко сбежала? Утром она еще была дома. Мы сидели втроем на кухне: я с аппетитом поедала приготовленный ею завтрак, а она разговаривала с Микико о какой-то телевизионной передаче, которую они смотрели накануне. Когда я уходила на работу, она стояла у раковины и мыла посуду. «До встречи, – как всегда, сказала она мне, и я уверена на сто процентов, что в этих словах не было никакого скрытого смысла. Никакого подтекста.

Что же было на завтрак? Омлет, мисо-суп и салат из шпината. Салат Джюнко заправляла сладковатым соусом. Вкус получался мягким – мягким – листья словно таяли во рту. Наверное, остатки этого салата до сих пор еще стоят в холодильнике.

«А что, если я больше никогда не попробую ее фирменного салата?» – вдруг подумала я и чуть не расплакалась…

Я вспомнила ее белые руки. Ее симпатичный халатик, в котором она – только подумать, еще сегодня! – ходила по дому. Я услышала легкие шаги в коридоре. Мягкое эхо ее голоса – бывало, они с мамой сплетничали на кухне до поздней ночи…

– Но почему? – Мой вопрос повис в воздухе.

Наконец мама нехотя сказала, как будто повторяя фразу, произнесенную до этого тысячу раз:

– Я не знаю. Думаю, она позвонит через несколько дней. Или напишет письмо. Она почти ничего не взяла с собой. Ну, если не считать всех наших денег…

– Что?! – я не поверила своим ушам.

Разумеется, я прекрасно расслышала каждое мамино слово, но голова отказывалась воспринимать эту информацию.

– А где они лежали? Ты уверена? Сколько там было? – Вопросы выскакивали из меня один за другим.

– Мои сбережения, – усмехнулась мама. – Они лежали в буфете, теперь они там не лежат. Восемьсот тысяч иен.

– А почему они лежали в буфете?! Тебе никто никогда не говорил, что деньги можно держать в банке?!

– Я не доверяю банкам, – сказал мама. – И не надо мне говорить, что, если держать наличные в банке, они приносят доход. Зато дома они всегда под рукой. И не нужно стоять в очередях, заполнять кучу дурацких бумажек. Тебе срочно понадобились деньги? Захотелось поехать куда-нибудь? Взял и поехал.

«Вот-вот, и я о чем. Только на этот раз их взяла не ты и не я…»

Разумеется, вслух я этого говорить не стала. Мама явно пыталась сменить тему, что, в общем – то, было вполне понятно. Мне тоже не очень-то хотелось обсуждать с ней сопутствующие детали – самого факта пропажи было более чем достаточно.

– А Джюнко тебе не жаловалась в последнее время на какие-нибудь… э-э-э… неожиданные проблемы? Ну, или что-нибудь в этом роде.

– Да нет. То есть она, конечно, жаловалась, но не на что-то конкретное, а вообще. На ситуацию… Если бы она попросила у меня в долг, ты что, думаешь, я бы ей не дала?

– Мам, я даже не сомневаюсь, – поспешила ответить я. – Просто все это очень неожиданно и как-то странно.

– Наверное, произошло что-то ужасное. Но почему она не дождалась меня? Почему ничего мне не сказала?

– Думаю, пока она сама не расскажет, мы так ничего и не узнаем, – я покачала головой. – А ты уверена, что это она взяла деньги? Есть какие-то доказательства? – спросила я, окончательно смирившись с новой реальностью.

– Она оставила записку, – мама кивнула в сторону стола.

Я включила свет. Воздух задвигался, появились тени. На столе в ожившей кухне лежала записка в одно предложение:

Я все верну, даю слово. Джюнко.

Это был ее почерк. Ее подпись.

– Эх, люди-люди. Не знаешь, чего от них ожидать, – вздохнула я.

– Да уж, – мама пригубила вино.

Вот и все. На этом мы с мамой и порешили.

Некоторое время мы сидели вдвоем перед мелькающим экраном, потом я пошла на кухню и сделала себе бутерброд. Мама пила вино, я молча ела свой нехитрый ужин. Бутерброда мне было мало. «Может, все-таки доесть мисо-суп и салат из шпината?… Нет, лучше оставлю их на потом», – подумала я, и от этой мысли мне стало очень грустно. В носу защипало. Надо отвлечься, постараться об этом не думать… Сейчас придет Микико – я ей обо всем расскажу, потом сообщу брату, и постепенно все забудется. Пройдет совсем немного времени, и этот эпизод станет всего лишь очередной историей из прошлого. Еще одним воспоминанием.

В конце концов, с самого начала было довольно странно пускать совершенно чужого человека в дом только на том основании, что он твой друг.

Ну что ж. Все равно теперь уже ничего не изменишь. Другой реальности нет. Чужой человек больше не живет с нами. И вряд ли он когда-нибудь вернется.

Нам всем понадобится какое-то время, чтобы мы могли вспоминать о ней не с болью, а с доброй улыбкой.

Боль – отзвук невозможности поверить в то, что произошло.

– Все, с меня довольно! Я больше не могу тут сидеть и думать об этом! – сказала мама. – Сейчас позвоню своему кавалеру – пусть пригласит меня в бар. Мне надо развеяться.

Она встала с дивана и ушла в свою комнату переодеваться.

Чуть позже, закрывая за ней дверь, я сказала: «Мам, ты себя особо не ограничивай. Сегодня это в порядке вещей».

Когда я рассказала о происшествии Микико, только что вернувшейся домой, она страшно расстроилась, но тут же придумала случившемуся тысячу объяснений. Все как одно в лучших традициях мыльных опер. А чего еще вы хотели от студентки женского колледжа? Здесь были и несчастная любовь, и продажа малолетней дочки в сексуальное рабство к мафии, и погрязший в долгах любовник и так далее и тому подобное… Должна признаться, что мне было даже любопытно выслушивать все эти ужасы. Они будоражили мое воображение и отвлекали от печальной действительности.

К концу вечера мы с Микико пришли в болезненное возбуждение – мы уже ощущали себя чуть ли не жертвами разрушительного землетрясения, которые чудом выжили и теперь, сплоченные общей бедой, жгут костры в ожидании утра. Только вот вместо костра мы сплотились за банкой с пивом и который час подряд сидели на кухне и хрустели всякими орешками и конфетками.

В какой-то момент Микико все же отправилась спать, а я решила принять горячую ванну. После купания я, все еще с мокрыми волосами, прошлепала на кухню и сварила себе кофе. Потом, не зажигая большого света, уселась с чашкой кофе на диван и включила телевизор.

В начале третьего я решила, что мама вряд ли вернется домой до утра, пошла в прихожую и закрыла входную дверь на ключ. Потом еще немного посидела на кухне – делала себе маникюр – и к трем, наконец, решила лечь спать. И тут на меня накатило. Я вдруг почувствовала такое дикое одиночество, что едва сдержалась, чтобы не закричать.

Я больше никогда ее не увижу. Она больше никогда не будет жить с нами.