Но подаяние Баборыбы (с отказом от обещанного Шиша) он принял с дружелюбием и удалиться из её комнаты для размолвок сразу не пожелал. «А ты милашка, Евгений Макарович!» — услышал он.

И Куропёлкин растаял.

Лося-Мила стала сейчас ему не так уж и противна.

— Но больше не тяни меня в воду, — сказала она. — Пообещай. Нам и здесь было хорошо.

— Обещать не буду, — хозяином проявил себя Куропёлкин. — Но просьбу твою буду держать в голове.

А дальше Лося-Мила попросила Куропёлкина хотя бы на полчаса побыть для неё жилеткой. Полчаса, правда, продолжились и ещё на час.

Куропёлкин предположил, что жилетка понадобилась для тихого плача с рассказом о тяготах жизни и жутких обстоятельствах, вынудивших синхронистку Мезенцеву нырнуть в здешний аквариум.

Куропёлкин ошибся. Плача, в особенности с мокротами, не случилось. Никаких жалоб на стечение обстоятельств, долги, предательства коварных красавцев, трагедий с проигрышами в казино и шантажи в связи с эротическими кассетами не последовало. То есть надводная жизнь Мезенцевой осталась для Куропёлкина тайной. Размахивая ювеналовым мечом, Баборыба принялась обличать недостойных людей, видениями пряников заманивших её в подозрительную игру. Пряники ей так и не выданы, и даже урезан гонорар из-за якобы небрежных исполнений ею принятых обязательств. И началось перечисление в ухо лежавшему рядом Куропёлкину заманных пряников.

Виллы, яхты, автомобили, Лигурийское море, суммы в валютных банках, знакомство с самой Леной Лениной и её извилинами, а уж если Куропёлкин, совместный проживатель, совершит какой-то подвиг, то она получит всякое такое, что барышне и в снах явится не может, и тогда произойдёт её венчание с титаном Куропёлкиным. И где это всё? Пряники подносили к её носу, дали понюхать и тут же их унесли…

— Какое ещё венчание? — отполз от Баборыбы Куропёлкин.

— Это не я придумала! — в испуге воскликнула Баборыба. — Это они — сволочи! На кой хуй мне это венчание! Гуляй себе холостой! Главное, чтобы они выполнили свои обещания. С Лигурийским морем, в частности.

— Расскажи мне, что за обстоятельства, — попросил Куропёлкин, — заставили тебя придуриваться глухонемой и без всякой симпатии к идиоту, как ты верно определила, впускать меня в своё тело?

— Об этом потом, — хмуро сказала Баборыба.

— Или никогда, — выдохнул Куропёлкин.

— Не злись на меня, мой повелитель, — вскрикнула Баборыба. — Я — твоя, все твои желания — исполню. Но не выспрашивай меня о бедах моей жизни.

И полезла ласкаться к Куропёлкину.

Куропёлкин отодвинул её. Сказал:

— Не спеши. Отдохни. Никаких пряников ты от меня не получишь… Их у меня нет.

— Но ведь будут! — сказала Баборыба.

— Не будут, — сказал Куропёлкин. — Надо бы нам с тобой бежать отсюда.

— И что дальше?

— Дальше? Открыть дело. Устроить аттракцион. Вариант водного цирка. Аквариум. Аквариум на рыночных площадях. И денег соберём и на Лигурийское море, и на две яхты…

— Ты, Куропёлкин, сдурел? — спросила Баборыба.

И Куропёлкин понял, что сдурел.

Он тут же ушёл к себе в избушку.

И тупо просидел там два дня.

А просидев, вернулся в Шалаш и деликатно постучал в дверь отловленной для него подруги.

— Входи, милёнок, — сказала она. На голове она утверждала установку противоракетной системы бигуди. — И теперь я не открою тебе свои приключения в сыростях московской жизни. Кстати, я иногда заходила в Грибные места прапорщиков.

— Вот тебе раз! — удивился Куропёлкин. — И кто же тебя там волновал? Шерстяные или поручик Звягельский?

— Был там такой блондинчик с белыми бараньими завитушками…

— Серёжка Стружкин, что ли? — ещё больше удивился Куропёлкин. — Он же редкостный дурак!

— А ты, Куропёлкин, кто? — спросила Баборыба.

— Ну да, — скис Куропёлкин. — Я-то кто?

— Я тебя обрадую, — сказала Баборыба. — Фигура у тебя была поосновательнее, чем у этого баранчика Стружкина, но тобой интересовалась богатая купчиха.

— И что? — спросил Куропёлкин.

— И ничего, — сказала Баборыба. — Я просто понимаю, что мы сейчас вдвоём должны искать выход из загнавшей нас в угол ситуации. При этом мне нужны закабалившие меня пряники, а тебе — любовь женщины, для меня заколдованно-непонятной, и свобода от каких-то пробиваний, то есть просто свобода.

«Чёрти чего! — подумал Куропёлкин. — Зачем я спустился в Шалаш? Ради этой пустой болтовни? И уйти сразу неудобно…» Что его пригнало к Баборыбе? Боязнь одиночества? Скорее всего, именно так. Хотя он и понимал, что в женских ласках потребности у него сейчас никакой нет, и без Баборыбы, ожидающей, как и Селиванов, от него подвига (причём, если Селиванова заставляли усердствовать государственные заботы, то для Мезенцевой важнее была бабья тряпичная корысть), так вот без Баборыбы и Селиванова Куропёлкину было бы проще существовать и понимать себя.

Но он и так вроде бы понимал, что живёт в скуке и в бессмыслии.

Однако не бессмысленна ли вся его жизнь?

— Макарыч, — спросила Лося-Мила, — что ты молчишь? Чего ты пригорюнился?

— Я думаю, — сказал Куропёлкин.

— Не об одной ли прекрасной незнакомке? — поинтересовалась Баборыба.

— Какой ещё незнакомке? — рассердился Куропёлкин.

И ведь, действительно, ни о каких прекрасных незнакомках в тот момент он не думал. Но опять ощущал тоску. Из-за кого? Из-за чего? Несомненно, из-за осознания бестолковости и пустоты собственной жизни. Надо же, придумал дело. На манер тех самых вспомянутых совсем недавно гонок по вертикальной стене на рыночных площадях. Конечно, никаких гонок устраивать он не предполагал, а в голову ему приходила мысль о водяном аттракционе — акробат из ночного клуба прапорщиков и синхронистка с серебрянной медалью в Аквариуме. И номер готов был придумать. Но очень скоро сообразил, что такие «площадные» аттракционы были уместны после войны или хотя бы в пятидесятые годы, нынче подобная чушь не смогла бы вписаться в нормы шоу-бизнеса и копейки бы не принесла.

Но если бы и выросло из более остроумной идеи какое-нибудь стоящее дело, что же, это было бы вершинным достижением его, Куропёлкина, жизни?

Горько стало Куропёлкину.

— Ты права, — сказал Куропёлкин. — Я впрямь думаю о незнакомке, назовём её так, кто она, мне неведомо, я пришёл к тебе просто поговорить, не более.

— Поговори, — кивнула Баборыба.

— Однако вижу, что у тебя в голове лишь Лигурийское море и яхты, — сказал Куропёлкин, — но говорить о них мне скучно. А потому я займусь самокопанием в своём отсеке. Простите, Людмила Афанасьевна, что из-за моей блажи вы оказались здесь, а вам так и не выдали пряников.