Твоя навсегда Мэвис.

P.S. Ради Бога, сделай что-нибудь, чтобы Шарлотта уехала из дома. Как только Дорина вернется, они с Остином должны будут где-то поселиться.

P.P.S. Конечно, миссис К. может взять письмо для Дорины, если ты в самом деле хочешь его послать. Честно говоря, лучше этого не делать. Письма – это очень опасно. Но пришли несколько слов. С болью чувствую твое отсутствие».

«Ральф!

Прости, прости и еще раз прости! Совершенно не помню, что было потом. Если бы не оставила сумочку у Одморов, могли бы пойти куда-нибудь перекусить. Помню, на мосту кто-то плакал – но ты это был или я? Все вместе очень неприятно, прости. Уход с тобой был нечестным поступком, но самобичевание не сделает его более честным. Возвращаю ножичек, который ты так любезно подарил мне в том пабе. Чувствую, что моя жизнь может легко превратиться в хаос, как у множества моих приятелей, но я этого не хочу. Знаю, что ты уже не ребенок, поэтому говорю тебе: не влюбляйся в меня… Да ты на самом деле и не влюблен, только теоретически. Нас ничто не объединяет. К счастью, мы повели себя не столько плохо, сколько глупо. Я не умею написать тебе умного письма, хочу только об одном тебя попросить, чтобы оставил меня в покое, очень тебя прошу и желаю всего наилучшего. Прости.

Энн».

«Дорогая Карен!

Я бы хотел с тобой встретиться. Извини меня за тон последнего письма. Конечно, твои отношения с другими людьми меня нисколько не касаются. Пишу только потому, что чувствую себя угнетенным, и еще потому, что ты когда-то призналась в симпатии ко мне: и хотя симпатия могла ослабеть, кое-что из нее, может быть, еще осталось, чтобы создать фундамент дружбы, потому что я по зрелом размышлении начинаю осознавать, что мне нужны друзья, в том числе и противоположного пола. Это мое личное дело, Ричард Парджетер и прочие могут спать спокойно, им ничего не грозит. Я теперь занялся повседневной работой, и это повлияло на мой ум больше, чем я ожидал. Чувствую, что приближается старость и, значит, надо цепляться за тех, кого хорошо знаешь, даже если это выглядит навязчиво. Поэтому, может, позавтракаем вместе в среду? На этот раз я плачу.

Целую.

Себастьян».

«Мэвис, любимая!

Меня тоже беспокоит отсутствие новостей, но ведь этому может найтись столько причин, вполне невинных. Я думаю, звонка можно ждать каждую минуту. Беспокоить полицию преждевременно. Ждать, конечно, мучительно, но потом все покажется таким незначительным. Действительно, какая ирония судьбы – Остин поселился в Вальморане. Но, учитывая, что Дорина вернется, кто-то должен быть и в Вилле, и в Вальморане. Именно поэтому, как бы горячо мне ни хотелось быть с тобой рядом, ты, увы, должна оставаться у себя. Боюсь, на постоянное присутствие Остина в доме рассчитывать мы не можем, и на всякий случай ты должна быть дома. Вместе с этим письмом посылаю тебе через миссис Карберри еще одно письмо для Дорины, которое ты, разумеется, можешь прочитать. Не запечатал конверт, запечатай ты, когда прочтешь. Мне кажется, для нее это письмо будет важно. Ты, конечно, должна будешь передать его лично в подходящий момент. Проследи также, чтобы письмо тут же по прочтении было уничтожено, а пока спрячь его тщательно. Согласен с тобой, что письма – это вещь опасная. Мое письмо тоже сожги сразу. Если говорить о жилье, то Шарлотта все еще на отдыхе, но я свяжусь с ней, как только вернется. Обнимаю тебя сотню раз и не могу дождаться, когда пройдет это ужасное время и я смогу тебя увидеть.

Горячо любящий тебя Мэтью».

«Дорогая моя Дорина!

Мы очень за тебя волновались, и это письмо будет тебе передано, когда вернешься. Плохо, что тогда пришел Гарс и так тебя расстроил. Но по сути, ничего нового он не сказал, ты и сама прекрасно видишь все трудности своего положения. Мудро поступили мы с тобой или нет, знает только провидение. Нами руководили лучшие побуждения, и мы должны надеяться на благословение, снизошедшее – возможно, совершенно автоматически, если вдруг упомянутому выше провидению было не до нас, – на наши побуждения. Я помню наши споры и размышления, и ты их не забывай. Что касается смелости и чувства собственного достоинства, ты обрела их, потому что смогла обрести, а я – лишь инструмент, который за ненадобностью следует отбросить. Желаю, чтобы у тебя с Остином все сложилось счастливо. Не могу передать, как меня порадовало бы известие, что ваша семейная жизнь наладилась. Что касается неизбежности умалчивания о некоторых делах, нужно помнить, что в семейной жизни многое следует старательно скрывать в глубине сердца и при этом не испытывать ложных мук совести или страха. Этим кратким письмом прощаюсь с тобой еще раз. Несомненно, всякая связь между нами должна прекратиться. И при этом все же посылаю тебе наилучшие пожелания.

Любящий тебя М.

P.S. Уничтожь это письмо тут же».

«Дорогой Оливер!

Спасибо за помощь нам с Макмарахью. Он хороший парень, хотя в этот вечер был не в самой лучшей форме. На Слоан-сквер его стошнило, после чего сразу стало лучше, и сейчас, слава Богу, он ничего не помнит. Несет в своей комнате покаяние с Parmenides в руках. Прилагаю чек на Кьеркегора. Я в восторге от этого автомобиля и, как только закончатся занятия, приеду за ним в Лондон. Сейчас тут самая горячка, все бегают, волнуются, поэтому не могу вырваться ни на минуту. Боюсь, я поступил бестактно в связи с Людвигом. Девушка мила, и хотя не очень образованна, все же не дурочка, но с сердечной болью утверждаю, что ее общество мне малоинтересно. Жаль, потому что Людвиг славный человек. Жду встречи.

Эндрю.

P.S. Мой самый одаренный ученик недавно попытался покончить с собой. Поэтому бегу его ободрять».

«Дорогой Патрик!

Ты серьезно писал свое последнее письмо? В самом деле серьезно? Но оно звучит чертовски фальшиво. Ты раньше таким не был. Ты пишешь: «о чем-то, наверное, забыл». Подскажу: обо всем, ради чего стоит жить. Разве человек – это машина? А ты выражаешься так, будто тебя от машины отделяет лишь шаг. И при этом имеешь дерзость поучать меня. Нет, не хочу читать твое сочинение о викингах, к черту викингов; и вместо того чтобы видеть тебя среди прочих в клубе Дизраэли, я бы предпочел вообще тебя не видеть. Мне хотелось бы с тобой встретиться с глазу на глаз и немедленно. Я требую объяснения в связи с твоим письмом. Согласен, мы могли вести разговор об аутсайдерстве, но я не помню, что чувствовал и думал в тот момент, я в таком разброде, в отличие от тебя сделан все-таки не из стали. Предлагаю, а точнее, настаиваю, встретиться завтра утром около павильона. Думаю, у тебя отыщется минута. Это письмо передаст тебе наш бравый пехотинец Уильямсон-младший.

Твой Ральф».

«Дорогой сын!

Наверняка ты понимаешь, что поставил нас в очень трудное положение. Если бы хоть можно было обсудить это дело с тобой лично. Свое последнее письмо ты написал, так мне кажется, в надежде на нашу окончательную капитуляцию, что дало бы тебе все, чего ты желаешь, – Оксфорд, невесту, восторгающихся родителей. Но так не бывает. Мать, сразу тебе это говорю, не хочет, чтобы я писал тебе в таком категоричном тоне, но совершенно согласна (и просит, чтобы я об этом упомянул) с сутью моих выводов. Если сейчас, идя по линии наименьшего сопротивления, благословить твой брак и твое решение навсегда покинуть США, мы бы нарушили свои обязательства, родительский долг перед тобой, нашим сыном. Людвиг, сынок, ты не должен ни на минуту сомневаться в нашей любви к тебе. Ведь до сих пор мы жили счастливо, в мире и согласии, что в наше время скорее редкость. И именно это могло в некоторой степени заслонить недоразумения и разногласия, возникшие, наверное, раньше, но только сейчас ставшие явными. Мы никогда не были слишком суровы к тебе, да в этом и не было нужды, и нынешнее проявление суровости есть просто, видит Бог, следование нашему прямому долгу и нашей любви. Прошу, читай внимательно наши письма, потому что мы не от упрямства твердим одно и то же. Хотя мы не согласны с твоим отношением к военной службе, на этот счет спорить не будем. Понимая и уважая твои взгляды, изложенные в письмах, а раньше в искренних разговорах, мы не хотим ничего изменить и не думаем, что нам удалось бы. У нас иные трудности. И чтобы не оказалось слишком поздно, мы настаиваем на двух пунктах. По нашему мнению, раз уж ты занял такую позицию, то надо сделать все, как положено, – то есть без утайки от государства, то есть не прятаться в Европе. Стремление к благу нельзя разделять таким образом, как ты предлагаешь; это должен быть целостный альтруизм, а не расчет: где ты «за», а где – «против». Это вовсе не означает, что тебе надо стать, пользуясь твоим выражением, мучеником, но ты должен по крайней мере встретиться лицом к лицу по этому спорному вопросу, когда решишься, непосредственно с вашей полицией. (И здесь, как я отмечал ранее, есть много возможностей.) Считаем также, что ты не должен торопиться с заключением брака с девушкой, которая, мы в этом убеждены, не подходит тебе в жены. Прости нам эти слова, нам они даются не так легко. Мы чувствовали так с самого начала, но боялись тебе сказать, потому что считали, что ты сам передумаешь. Но твое письмо, где ты говоришь о дружках и тому подобном, дало нам понять, что ты и в самом деле твердо решился, и поэтому мы должны признаться, что не можем приветствовать твой выбор. Поскольку ты не представил нам свою невесту, мы не можем составить о ней мнение на основе личного знакомства. Наше мнение сложилось на основе твоих писем о ней и о ее семье, а также по фотографиям. Эти основания могут показаться шаткими, но в таком вопросе родители должны составить четкое мнение, и не наша вина, что у нас не было других возможностей. Мы считаем, что твоя девушка слишком молода, слишком необразованна и не настолько серьезна, чтобы стать твоей спутницей жизни. И не воспринимай это как брюзжание строгих, отсталых, скучных родителей. Ты же сам понимаешь: мы не забыли, что такое молодость, счастье и радость жизни. Но счастливое будущее просто нельзя строить на легкомыслии молодости. Тебе нужна спутница, с которой ты мог бы делить самые глубокие тайны своей души и систему ценностей. Твоя жена должна быть тебе в самом прямом значении духовно близка. В противном случае ваш брак станет адом видимостей, одиночества и в конечном итоге измены. Умоляю тебя, Людвиг, подумай над моими словами. Можешь не соглашаться. Но хотя бы ради нас, сынок, умоляю, отложи свадьбу. Прости нас и пойми на самом деле страшную тревогу мою и матери – родителей, любящих своего единственного сына. Через несколько дней, когда ты получишь это письмо, я могу тебе позвонить, от восьми до девяти утра на твой адрес. Мама обнимает тебя и целует.