Каким мирным казалось шоссе… Теперь Кросби ехал медленно. Приблизившись к дому Джейсона Фелпса, он увидел, что ворота распахнуты настежь. Повинуясь внезапному порыву, Уилл свернул, выключил зажигание, погасил фары и бесшумно подкатил к гаражу.

Выйдя из машины, он остановился за ней. Если закрыть дверь медленно, может быть, никакого шума не будет. Кросби стоял, окруженный полной тишиной, уступавшей постепенно место стрекоту жуков, шороху листьев качающихся на ветру пальм, другим неопределенным звукам. В доме горел свет. Похоже, никто не услышал шума подъехавшей машины. Кросби прошел вдоль дома к тропинке, ведущей в обширные владения дона Ибанеса, из которых и был вырезан этот участок. Быть может, сейчас, после смерти Фелпса, эти земли снова будут присоединены к поместью.

На лужайку падал свет из окна кабинета. Двери были открыты. Но в комнате никого не было видно, поэтому Кросби направился к лужайке. Внезапно он застыл на месте, увидев меньше чем в десяти шагах неподвижную фигуру. Руки сложены на груди, голова упала вперед, свет из кабинета обрисовывает силуэт, оставляя черты в тени. Женщина. Но не Катерина Долан.

Словно почувствовав присутствие Кросби, женщина обернулась. Сдавленный крик, после чего она бросилась к дому. Оказавшись внутри, женщина пронзительно вскрикнула, и ее голос разнесся по всему дому.

Уилл сказал себе, что нужно поскорее уносить отсюда ноги. Однако его машина стоит перед домом. Он должен выяснить, привезут ли сюда Трэгера. Если женщина предоставит ему такую возможность, он ей все объяснит. Где Катерина?

Кросби остановился в раскрытых дверях кабинета. Послышался какой-то звук.

— Катерина?

— Кто тут?

Катерина медленно вошла в кабинет, но, узнав Кросби, тотчас же натянула на лицо обворожительную улыбку.

— Мирна, — окликнула она, — Мирна, все в порядке.

Мигелю Арройо доставляло невыносимую боль, что такие люди, как Эмилио Сапиенса и дон Ибанес, не одобряют его действия, — а именно в их одобрении он отчаянно нуждался. Одно дело — возбуждать своих сторонников и играть роль героя-спасителя перед послушными зрителями, не задающими никаких вопросов. Но епископ и дон Ибанес, да и Лоури тоже, видели в предводителе «Справедливости и мира» нечто среднее между клоуном и врагом. И вот теперь еще появился Трэгер. Плох уже был марш протеста в Лос-Анджелесе, растянувшаяся по улицам на несколько миль колонна нелегальных иммигрантов, с дерзкими плакатами и транспарантами в руках. Однако своим призывом к оружию Арройо переступил черту, отделявшую его от дона Ибанеса.

Теория старика имела смысл только в том случае, если твоя сильная сторона — терпение. Проблему решит время; через несколько десятилетий латиноамериканцы смогут одержать победу демократическим путем, поскольку численностью они значительно превзойдут англосаксов. В таком подходе был свой смысл, однако для него не требовался вождь. То, что просто произойдет само собой, неизбежно, не оставляло места для героя. Но к чему привела альтернатива? Арройо предпочитал не думать о тех, кто погибал в пустыне, поскольку в этом случае трудно было не чувствовать свою причастность. Прилив адреналина перед морем внемлющих лиц заставлял Мигеля выкрикивать слова, которые удивляли даже его самого. Призыв к оружию, когда он его произносил, казался чем-то совершенно естественным. Но, о боже, люди ведь на него откликнулись.

Появление Трэгера в штаб-квартире «Справедливости и мира» в Сан-Диего, куда Арройо перебрался в надежде контролировать события, явилось шоком. Трэгер, человек решительный, был загнан в тупик; он уже много дней находился в бегах, и это чувствовалось по его внешнему облику. Каким же дураком выставил его тогда Трэгер! Арройо не хотел вспоминать, как провел полицейских в свой кабинет и указал на дверь туалета, шепотом предупредив их, что Трэгер там. Однако когда полицейские вышибли дверь, открытое окно красноречиво указало на то, что здесь произошло. Но как далеко мог уйти Трэгер? Осмотр здания и его окрестностей начался с рвением, которое быстро угасло. Полицейские уехали. Те, кто работал в здании, вечером разошлись по домам. Осталась одна только Магдалена, секретарша в приемной.

— Кто это был?

— Беглый преступник.

— Я пыталась его остановить, Мигель. Если бы ты не сказал, что все в порядке…

— Ты все сделала правильно.

По внутреннему телефону Арройо распорядился, чтобы она вызвала полицию, уверенный в том, что Трэгер не поймет его быструю испанскую речь.

— Он удрал.

Магдалена надула губы. Это была привлекательная девушка в самом расцвете сил. Однако пройдет время, она пожухнет, родит детей, наберет вес. Почему сейчас эта мысль так его огорчила? В свое время Мигель находил в этой мысли утешение. Даже в поражении — особенно в поражении — он всегда стремился сохранить свое лицо, а разве был для этого лучший способ, чем небольшой флирт с Магдаленой? Вспоминая об этом сейчас, Арройо чувствовал себя чуть ли не праведником за то, что не злоупотребил расположением своей очаровательной секретарши. Он отослал Магдалену домой.

* * *

Когда Трэгер выпрыгнул в окно из дома епископа Сапиенсы, заметив, как это увидел и Арройо, прибытие полиции штата, Мигелю следовало бы обрадоваться. До сих пор вопрос стоял так: его слово против слова Трэгера, и, разумеется, наоборот. Если бы дело дошло до того, что единственным способом решить эту проблему стало бы отправиться всем в поместье дона Ибанеса и полностью воссоздать обстоятельства преступления, каков был бы в этом случае результат?

Арройо сыграл ключевую роль в переправке образа Мадонны Гваделупской в маленькую часовню позади особняка дона Ибанеса, однако даже почтенный старый идальго не очень-то это оценил. Дон Ибанес испытывал благоговейный трепет, принимая в своей копии храма в Мехико тот самый образ, в честь которого этот храм был возведен. Арройо двояко относился к необходимости вернуть изображение на место. Похищение картины гальванизировало «Справедливость и мир». Как только она будет возвращена, снова останется надеяться лишь на медленный, пусть и неизбежный, демографический захват власти на юго-западе. И все же Арройо дал свое согласие. Хотя его согласия никто и не спрашивал. Однако его присутствие при подготовке возвращения священного образа явилось молчаливым согласием. Что произошло?

Арройо признавался самому себе, что глупо было подозревать Трэгера в том, будто тот каким-то образом подменил оригинал на копию. В этом случае он ни за что не стал бы рисковать, устраивая спектакль в Мехико, когда на него обрушился гнев епископа и всех остальных присутствовавших при вскрытии пенопластового ящика в храме. Нет, несомненно, Трэгер был уверен в том, что у него в руках оригинал. Вот с какими мыслями Арройо боролся до тех пор, пока Трэгер не нагрянул к нему в Сан-Диего, убежденный в том, что ящики подменил глава «Справедливости и мира». О, Мигель Арройо ощутил тогда сладостную дрожь при лестной мысли о том, что удалось провернуть такое прямо на глазах у множества свидетелей. Однако кто-то ведь это сделал. Если не Трэгер, если не он сам, то кто?