– Чего ты хочешь?

«Я говорю, как бог». Мысль была серой, тусклой, невкусной.

И я не знала, что еще сказать в этой ситуации.

– Я? – она обернулась и сплела пальцы перед грудью. – Я хочу помочь вам.

– Ты?

– Витглиц, да! Вы двое – вы гуманитарии, у вас ограниченный опыт, да, у обоих! Я умею разрешать кризисы, я знаю, как их избегать, и ваша вселенная – она тоже имеет только один шанс, а создать мир – это еще не все, и я…

«Я. Я. Я».

– …моя память, мой опыт – все ваше!

Я смотрела в небо. Джоан нанималась к нам на работу – к существам, скованным в подвале лицея. Ко мне и Анатолю. И она отдавала нам это небо, это море, всю свою странную память гения, который посвятил так много времени себе. «Я. Я. Я, я, я, я-я-я-я…»

«Она бы сгорела, обезумела, если бы не уделяла внимания своей личности».

– Это ты активировала «пустой код»?

Джоан замолчала, словно ее не стало. Я повернула голову, отдавая холодной гальке щеку: мне не хотелось видеть Малкольм.

– Да.

«Да».

– Ты вызвала особые отряды «Соула», убившие десятки человек.

– Да.

Пусто, холодно, колюче. Как галька. Но эта же Джоан Малкольм стояла на крыше, глядя как расстреливают тех, кто так недолго пробыл ее коллегами. Она стояла под дождем час или два без пользы для своего гениального «я» – своих «я», – стояла как предательница, прячась за вентиляционной трубой, и я не стану ее спрашивать – почему.

– Вы с Анатолем все равно бы всех убили, – сказала она.

– Что?

Малкольм усмехнулась и пересела ближе.

– Что, снова не все так просто? Стены в ванной Анатоля оказались обожжены, а камера отключилась после первых восемнадцати кадров вашего, м-м, исхода. Я на глаз прикинула энергию и решила, что хочу жить.

– За счет…

– Нет.

«Нет». Я чувствовала усталость. Я хотела увидеть Анатоля, хотела поговорить с ним – всего лишь. Я устала от этики.

– Два класса – гарантия вашей с Анатолем неподвижности, пока совет решает вашу судьбу, – скрипуче сказала Малкольм. – Это как минимум тридцать детей. Остальные могли выжить с семидесятипроцентной вероятностью. Взрослые… С ними хуже.

– Я помню. План ликвидации лицея твой?

– Да. Как и последующая информационная кампания. Видишь, я не лгу.

– Вижу.

– Ты видишь, но не все, – огрызнулась она. – Позволь я вам с Анатолем уйти, и здесь осталась бы оплавленная воронка километров так под сорок радиусом. У нас не получилось бы поговорить иначе. А так вы можете попытаться забрать с собой хотя бы кого-то.

– Тебя, например?

– И меня в том числе.

– Ты могла рассказать об этом раньше. Не ждать до последнего.

– О, да, могла.

Ее смех был скрипучим – и тоже усталым. Она смеялась так долго, что я успела понять все, успела еще раз взглянуть на небо, успела даже счесть ее безумной.

– Забирай учеников, Витглиц. Создайте там свет и тень и позвольте мне ошиваться рядом.

Я кивнула, и берег исчез.

Свет сеялся, шипел, и бетонный потолок обрушился на меня – тяжелее застывшего перекрашенного свинца.

– У меня остался один вопрос. Как мы можем… измениться, если оба больны ELA?

Джоан зажмурилась и приложила к щекам кончики пальцев:

– «Признаюсь я, что двое мы с тобой, хотя в любви – единый целый мир».

– «…хотя в любви мы существо одно».

– Да? Ну, смысл ты уяснила.

– Да.

«Анатоль, ты слышал?»

«Да».

«Все?»

«Да».

Он устал. Он тоже очень устал. Мой… Бедный.

– Беги, – сказала я Джоан.

– Что?

– Мы заберем тебя, но не сейчас.

Она выдохнула:

– Но… Почему?

– Ты все поняла.

– Нет! Почему?!

– До встречи. И спасибо.

Я видела ее все хуже: все заслонял свет. Ее лицо белело поверх огромного трясущегося ствола, который почти упирался мне в лоб. У нее очень мало времени, но она успеет – я знаю. Джоан Малкольм отключит детонаторы и уедет, улетит, умчится, потому что иначе никогда не поймет, не получит ответов.

Мой собственный ответ лежал не здесь. Я не боялась потерять свое «я», не боялась сделать что-то не так, мне нравилось, как звучит свет и как сияет звук. Наверное, я закончила почти все здесь.

– Пойдем? – спросил Анатоль.

– Да.

– Тебя тоже переодели.

– Да. Ты боишься?

Он повел плечами:

– Хуже, чем первый урок. А ты?

– Нет. Да. Но я пытаюсь помнить главное.

– Главное? А, «я – это я»?

– Нет. Теперь я – это еще и ты.

Серый человек остановился на заправке и вышел из машины. Хотел закурить, но хозяин так на него посмотрел, что он улыбнулся и отошел в сторонку – к запыленным торговым автоматам. Поднимался ветер, и пыль тонкими струйками сдувало, казалось, со всего: с газозаправочной колонки, с тумбы громоотвода и с капота припаркованной за зданием машины.

Машины, которой не должно было быть здесь.

– По кофейку, мистер Старк?

– Не откажусь. Я могу повернуться?

– Да ради Ангела, мистер Старк. Не будем пугать старика.

«Она не изменилась с нашей последний встречи в Эй-Си», – подумал он. Малкольм уже с месяц носила мышиного цвета каре и зеленые глаза – прозрачные, выгоревшие, – мешковатую куртку и штаны с ремешками и молниями. «Скам-штаны», – вспомнил он. – Где я подхватил это словечко? Уже на континенте или еще в Европе?» Старк не чувствовал отчаяния, не искал вариантов. Он просто ждал – как, наверное, все трое агентов до него.

«Или нет: чего-то ждали от нее только первый и третий. Второго она убила с балкона здания напротив».

– После вас, – улыбнулся он, когда Джоан указала ему на двери кафе.

– Вы слишком добры.

Руку из большого кармана на животе Малкольм так и не вынула.

«Она не мигает», – вдруг понял Старк и стало отчего-то совсем тоскливо.

Внутри пахло кофе, и сиденья скрипели пересохшим кожзаменителем, а в столешницу въелись три круга от чашек и один странный полукруг. «От полу-чашки», – тотчас же подумал Старк.