Крису по-прежнему самому нужен был туалет. Он бы вполне успел воспользоваться им за то время, что Ливи туда дойдет, но заставил себя ждать, сидя на краю ее кровати. Сравнительно легкое наказание, решил он.

Пока Ливи на кухне вносила свой вклад в приготовление завтрака — насыпала кукурузные хлопья в миски, оставляя при этом четверть пачки на полу, он вывел собак на прогулку и вернулся с «Санди тайме». Ливи молча опустила ложку в свою миску и углубилась в газету. Начиная с вечера четверга, Крис затаивал дыхание каждый раз, когда она открывала газету. И все думал: она заметит, начнет спрашивать, она не дура. Но до сих пор она ничего не заметила и ни о чем не спросила. Ее настолько увлекало то, что было в газетах, что она все еще не замечала того, чего там не было.

Крис оставил ее за статьей о поисках автомобиля — Ливи читала, водя пальцем по строчкам. Он сказал, что будет наверху, и велел крикнуть, если он понадобится, и Ливи что-то невнятно пробормотала в ответ. Он поднялся по лестнице, разложил выцветший брезентовый стул, уселся, морщась, и попытался одновременно думать и не думать. Думать, что делать. Не думать о том, что наделал.

Он уже час перебирал возможности и грел на солнце усталые мышцы, когда впервые заметил полицейских. Они находились на палубе баржи Скеннелов, ближайшей к Уорик-авеню-бридж. Джон Скеннел стоял перед мольбертом. Его жена позировала ему, опершись на крышу каюты и обнажившись на семь восьмых. Скеннел уже выставил вдоль пешеходной дорожки предыдущие изображения пышных форм своей жены, стремясь залучить к себе возможных коллекционеров, и, без сомнения, лелеял тщетную надежду, что поднявшиеся к нему двое мужчин являются ценителями милого его сердцу кубизма.

Крис наблюдал всего лишь из праздного любопытства. Но когда Скеннел посмотрел в его сторону, а затем доверительно наклонился к своим гостям, интерес Криса обострился. Со своего места он мог видеть передвижение мужчин с одной баржи на другую. Крис смотрел, как разговаривают его соседи, ему казалось, что он слышит их и слышит, как забивают гвозди в крышку его гроба.

К нему полиция не обратится, он это понял. Они передадут отчет своему начальнику, тому типу со стрижкой за двадцать монет и в сшитом на заказ костюме. Затем инспектор, как пить дать, пожалует снова. Только на этот раз его вопросы будут более конкретными. И если Крис не даст на них убедительных ответов, то грянет возмездие, сомнений в этом нет.

Легавые все приближались. И наконец поднялись на соседнюю с Крисом баржу, так близко, что он услышал, как один из них откашлялся, а второй негромко постучал в закрытую дверь каюты. Бидуэллы — пьющий романист и легковерная отставная манекенщица, все еще лелеявшая призрачную надежду, что, стоит ей щелкнуть пальцами, как на обложке «Вога» появится ее портрет, — будут спать еще не меньше часа. И если их грубо разбудит полиция, да и вообще кто угодно, толку от них все равно не добьешься. В этом было хоть какое-то спасение. Возможно, Бидуэллы невольно подарят ему немного времени. Потому что именно время было ему необходимо, если он хочет благополучно выбраться из трясины, в которой барахтается последние четыре дня, и выкрутиться, не увязнув по шею.

Он подождал, пока не услышал за дверью ворчание Генри Бидуэлла:

— Какого черта… В чем дело, черт вас возьми? Он не стал ждать ответа легавых. Взял кружку с чаем, подернувшимся пленкой и давно уже непригодным для питья, и позвал собак, которые, как и он, грелись на солнце. Те поднялись и зацокали когтями по крыше каюты.

— Вниз, — приказал им Крис.

Ливи он нашел на прежнем месте — за кухонным столом. На нем так и остались их миски с хлопьями, банановая кожура, чайник, сахарница и молочник. Воскресная газета раскрыта на той же странице, что и более часа назад. Ливи как будто и сейчас ее изучала: наклонилась над ней, опершись лбом на руку, а унизанные серебряными кольцами пальцы другой руки касаются первого слова в заголовке — «Крикет».

Единственное изменение, которое все же отметил Крис, — это присутствие Панды, вспрыгнувшей на стол, прикончившей молоко и размякшие хлопья в одной миске и теперь поглощавшей остатки в другой. Кошка с довольным видом присела перед миской, глаза блаженно зажмурены, язычок стремительно работает, чтобы успеть до того момента, когда ее наверняка прогонят.

— Эй! — крикнул Крис. — Панда! Пошла прочь! Ливи судорожно дернулась. Руки взметнулись,

опрокидывая посуду, и одна миска слетела со стола, а другая перевернулась. Остатки молока с бананом и хлопьями выплеснулись кошке на лапы. Панду это не смутило. Она принялась облизывать лапы.

— Извини, — сказал Крис. Он занялся посудой, а кошка бесшумно спрыгнула на пол и помчалась по коридору, подальше от наказания. — Ты заснула?

Ее лицо сделалось каким-то странным, взгляд не фокусировался, губы побелели.

— Ты что, Панду не видела? — спросил Крис. — Мне не нравится, когда она ходит по столу, Ливи. Она лезет в еду, а это не очень…

— Прости, я не обратила внимания.

Она принялась складывать газету, делая это тщательно, с большим старанием. Наблюдая за ней, Крис увидел, что правая рука Ливи задрожала, и она, уронив ее на колени, продолжила свое занятие левой.

— Я сложу, — предложил он.

— Часть страниц намокла. В молоке. Извини. Ты же еще не читал.

Ничего, Ливи. Это всего лишь газета. Что за беда. Куплю другую, если понадобится. — Он взял миску. Судя по количеству выплеснувшегося содержимого, Ливи так и не поела. — Так и не проголодалась? — спросил он. — Сварить тебе яйцо? Или хочешь сэндвич? А как насчет тофу? Могу сделать с ним салат.

— Нет.

— Ливи, ты должна поесть. — Я не голодна.

— Это не имеет значения. Ты знаешь, что должна…

— Что? Поддерживать силы?

— Для начала. Да. Неплохая мысль.

— Ты этого не хочешь, Крис.

Он медленно повернулся от мусорного ведра, куда выбрасывал остатки ее завтрака. Вгляделся в исхудалое, бледное лицо и удивился, почему она выбрала для нападения на него именно этот момент. Правда, этим утром он вел себя не самым лучшим образом — залежался в постели, чем причинил Ливи неудобства, — но так на нее непохоже — обвинять, не имея фактов. А фактов у нее не было. Он был достаточно осторожен, чтобы этого не случилось.

— Что происходит? — спросил он.

— Когда из меня уйдут силы, уйду и я.

— И ты думаешь, что я этого и хочу?

— А почему бы и нет?

Он поставил миски в раковину. Вернулся к столу за сахарницей и молочником и перенес их на стойку, потом сел за стол напротив Ливи. Ее левая рука, сжатая в слабый кулачок, лежала на столе, и он накрыл было его ладонью, но Ливи убрала руку. И тогда он увидел. Впервые увидел, что ее правая рука подергивается. Мышцы сокращались от запястья до локтя и дальше — до плеча. Он похолодел. Мысленно чертыхнувшись, он приказал себе говорить деловым тоном.