При первой же представившейся возможности, когда дивизия прибыла в пункт назначения в Нормандии и находилась в постоянной боевой готовности, военный судья дивизии «Дас Рейх» тотчас начал допрашивать Дикмана и других военнослужащих 3-й роты. Но это дознание было прервано с началом битвы в Нормандии, в которой дивизия принимала самое активное участие. Результаты дознания были переданы судебному офицеру командиром дивизии, который вскоре после этого был тяжело ранен, и начальником оперативного отдела штаба. Некоторые материалы этого дознания цитировались выше.

В ходе допросов, проводимых дивизионным судьей, Дикман узнал, что вражеские радиостанции сообщили, что штурмбаннфюрер СС Кемпфе был якобы расстрелян из-за «кровавой бойни в Орадуре», за которую он был в ответе. Услышав это сообщение, Дикман оказался в серьезном конфликте со своей совестью. Если это сообщение соответствовало действительности, то это означало, что вместо того, чтобы спасти своего друга, он оказался виновником его смерти. Да и сожжение деревни, в которой погибли женщины и дети теперь, видимо, казалось ему тоже очень сомнительным делом, так как он, вероятно, теперь сам искал смерти. По утверждению очевидцев, в последнем бою он стоял во весь рост под ураганным огнем противника без каски, в одной лишь пилотке, пока не был смертельно ранен осколком снаряда. Командир 3-й роты, гауптштурмфюрер СС Кан, тоже был тяжело ранен (потерял руку), да и вся рота понесла такие тяжелые потери убитыми и ранеными, что две трети роты оказались выведены из строя. После боев под Нуайе-Бокаж она была больше не боеспособна. В течение многих месяцев полк и дивизия не выходили из тяжелых боев, поэтому было невозможно продолжить судебное расследование, тем более что единственный ответственный, Дикман, в отношении которого и проводилось расследование, погиб, а исполнитель приказа, гауптштурмфюрер СС Кан, как тяжелораненый, не мог быть в данный момент допрошен.

При расследовании в Бордо проблема для суда заключалась прежде всего в том, что треть личного состава 3-й роты состояла из эльзасцев, которые были призваны в войска СС, и что именно взвод эльзасцев был задействован в районе церкви в деревне Орадур-сюр-Глан.

Поскольку Франция, согласно нормам международного права, никогда не признавала воссоединение Эльзаса с рейхом, то получается, что в случае с этими эльзасцами речь шла о французах, которые сражались на стороне противника и как исполнители приказа в решающей степени принимали участие в содеянном в Орадуре. Какая же это была трагедия для этих людей!

Еще одна проблема заключалась в том, что некоторые из этих эльзасцев после войны стали солдатами французской армии, много лет воевали в качестве унтер-офицеров в Индокитае и были кавалерами французских орденов за отвагу. Однажды и они предстали перед трибуналом в Бордо – во французской военной форме.

Однако вскоре после этого в Эльзасе поднялась резкая волна протеста. Депутаты от Эльзаса в Национальном собрании Франции в категорической форме потребовали освободить всех эльзасцев, которые были призваны в войска СС, чтобы не вызвать в Эльзасе опасного изменения политической обстановки.

Насколько чувствительно реагировала Франция в этом отношении, показывает то обстоятельство, что вскоре эти эльзасцы – за исключением одного, добровольно вступившего в войска СС, – были освобождены. Для эльзасцев это было очень отрадно, а для их немецких товарищей из 3-й роты, как с общечеловеческой, так и с юридической точки зрения, это стало ярким примером несправедливости, так как их, так же как и эльзасцев, призвали в войска СС. Трудности возникли также из-за того, что примерно половина немцев, находившихся в предварительном заключении, на момент совершения преступления не достигла совершеннолетия и, следовательно, не могла нести уголовную ответственность.

Автор этих строк справлялся в Бордо у солдат 3-й роты, в каком душевном состоянии находился штурмбаннфюрер СС Дикман в Орадуре. Они все в один голос утверждали, что он ходил по деревенской улице взад и вперед с таким выражением холодной, яростной решимости, был так раздражен и напряжен, что никто не мог решиться на то, чтобы не подчиниться его приказу. Таким образом, все эти солдаты столкнулись с явным противоправным приказом.

Как же ужасна война, которая ставит молодых, ничем себя не запятнавших и еще несовершеннолетних юношей перед такой непростой дилеммой, как конфликт со своей совестью и противоправный приказ, из которой практически нет выхода! Никто из них в гражданской жизни никогда бы не попал в такую страшную ситуацию.

Что же касается поджога Орадура, то здесь для Дикмана, видимо, определяющую роль сыграл «приказ Шперрле» (фельдмаршала люфтваффе Хуго Шперрле сам Гитлер однажды назвал одним из своих двух наиболее устрашающе выглядящих военачальников. – Ред.), согласно которому все дома, которые служили укрытием для маки или для хранения оружия и боеприпасов, подлежали немедленному сожжению.

Как в приказе Шперрле, так и в приказе по корпусу быстрые и решительные действия были названы делом первостепенной важности. В приказе Шперрле дословно говорилось следующее: «В связи со сложившейся в настоящее время обстановкой слишком жесткие меры не могут быть основанием для наказания», и это логично: надо немедленно жестко реагировать и только потом докладывать.

Во всяком случае, при знакомстве с французскими источниками можно было сделать вывод, что сначала Дикман строго придерживался приказов. Когда население деревни было собрано на рыночной площади, он потребовал от мэра деревни предоставить ему заложников. Однако мэр, доктор Дезурто, отказался выполнить его требование. После этого, как следует из французских источников, Дикман ушел вместе с ним в мэрию, у северного выезда из деревни. Когда примерно через полчаса он вернулся оттуда, то, перед тем как отдать приказ расстрелять всех мужчин в сараях, стоявших в поле, он выглядел «напряженным и раздраженным» – так его описывали в Бордо солдаты 3-й роты. Об этом же говорилось и в показаниях свидетеля, мадам Тайландье, из Парижа, которая во время проведения этой акции находилась в Орадуре. Газета «Монд» от 28 января 1953 года сообщала о ее показаниях в суде следующее: «Эсэсовцы арестовали ее, но потом им пришлось отпустить ее, никто точно не знает почему. Она сама тоже не знает этого. Сама женщина объясняет это просто тем, что она была родом из Парижа, а это слово, возможно, вызвало у офицера какие-то приятные воспоминания. Но другой офицер заявил: «Здесь убили одного из наших офицеров. Поэтому сейчас мы всех поставим к стенке».

Это свидетельство означает, что за прошедшие полчаса, пока Дикман отсутствовал вместе с мэром, он, очевидно, пришел к убеждению, что штурмбаннфюрера СС Кемпфе, которого он должен был освободить, не было больше в живых.

Солдаты 3-й роты сообщили автору, что во время пожара в Орадуре почти во всех домах взорвались спрятанные боеприпасы. Это обстоятельство, а также свидетельство оберштурмфюрера СС Герлаха доказывают, что деревня Орадур-сюр-Глан была настоящим оплотом Сопротивления.

Самым ужасным в этом деле оказалась трагическая смерть женщин и детей, которых постигла такая злая судьба и которым пришлось расстаться с жизнью в церкви. Их печальная участь всегда будет вызывать самое глубокое сожаление.