Взрыв рукоплесканий быстро утих. Фиванцы в сомнении смотрели на фиванцев же, на тех, кого знали, кому верили, — но не на Демосфена. Фиванцы выскальзывали у него из рук.

Шагнув вперед с поднятой рукой, он воззвал к героям и жертвам, к Эпаминонду и Пелопиду, вечно славным полям Левктр и Мантинеи, победе Священного союза. Его звенящий голос упал, он перешел на убийственную, мрачную иронию. Если эти имена уже ничего не говорят фиванцам, он от имени Афин смиренно просит об одном — о праве прохода, чтобы в одиночестве дать бой полчищам тирана.

Теперь они были в его власти; он задел струны давнего соперничества.

Фиванцы устыдились; он мог различить этот стыд в глухом ропоте толпы. Сразу из нескольких мест закричали, призывая начать голосование; воины из Священного отряда прислушивались к голосу чести. Камешки с грохотом посыпались в урны, замелькали абаки счетчиков голосов; долгое, утомительное занятие после тщательно разработанного метода, к которому Демосфен привык у себя дома. Фиванцы проголосовали за разрыв договора с Македонией и союз с Афинами.

Демосфен возвращался к себе, едва чувствуя землю под ногами. Подобно Зевсу с его весами, он держал в своих руках судьбу Греции, он сумел ее изменить. Пусть впереди ждут тяжелые испытания — но какая новая жизнь появлялась на свет без родовых мук? Отныне и навсегда о нем будут говорить как о человеке, достойном этого часа.

Филипп получил новости в полдень следующего дня, когда обедал вдвоем с Александром. Царь отослал слуг еще прежде, чем распечатал письмо; как и большинство людей его времени, он был не мастер читать про себя: глаз нуждался в помощи уха. Александр, напряженно затаившийся, недоумевал, почему отец не научится, как он сам, читать в молчании; это было делом практики, и, хотя губы Александра все еще невольно шевелились, повторяя слова, Гефестион убеждал его, что ни единого звука не слышно.

Филипп читал размеренно, без гнева, только морщины и складки на его лице обозначились отчетливее. Положив свиток рядом с тарелкой, он сказал:

— Что ж, если они этого хотят, они это получат.

— Извини, отец, я так и предполагал.

Мог ли он не понимать, что, как бы ни прошло голосование в Фивах, Афины по-прежнему будут его ненавидеть? У него есть только один способ войти в ворота этого города: всемогущим победителем. Как мог он так долго лелеять призрачную мечту? Лучше оставить царя в покое и подумать о реальности. Теперь их планы изменятся.

Афины и Фивы лихорадочно готовились встретить армию Филиппа на юге. Вместо этого он двинулся на запад, через горные хребты и ущелья, окаймлявшие Парнасский массив. Он взялся изгнать амфиссийцев из священной долины, этим и предстояло заняться. Что касается Фив, он, скажем так, проверил фальшивую преданность сомнительного союзника и получил ясный ответ.

Афинские юноши, возбужденные мыслью о войне, готовились к маршу на север, к Фивам. Были получены предзнаменования: тлели костры, прорицатели придирчиво изучали внутренности жертвенных животных. Демосфен, обнаружив, что мертвая рука суеверия занесена над ним, объявил, что зловещие предсказания идут на пользу затаившимся в самом сердце афинского народа предателям, подкупленным Филиппом, чтобы остановить войну. Когда Фокион, вернувшийся в город слишком поздно, чтобы повлиять на события, настаивал на необходимости послать за оракулом в Дельфы, Демосфен засмеялся и сказал, что всему миру известно, как Филипп купил пифию.

Фиванцы приняли афинян примерно так же, как Линкестиды Александра: с изысканной вежливостью. Фиванские военачальники расположили соединенные силы так, чтобы отрезать Филиппа от Амфиссы и заодно укрепить дороги на юг. По всем диким каменистым возвышенностям Парнаса и в ущельях Фокиды армии маневрировали и вели разведку. Листва на деревьях пожухла и облетела; на вершины гор выпал первый снег. Филипп выиграл время. Он торопился восстановить крепости нечестивых фокейцев, которые с благодарностью уступили их его армии в обмен на уменьшение пени оскорбленному богу.

Филипп не позволил втянуть себя в большое сражение. Несколько столкновений, одно на горной реке, другое — за перевалом, он прекратил сразу же, как только увидел, что его войска пытаются завлечь в опасную местность. В Афинах это праздновали как победу и устроили благодарственные пиры.

Как-то зимней ночью палатку царя натянули у отвесной скалы, служившей защитой от ветра; внизу глухо шумела по камням ущелья вздувшаяся от снега река. На склонах рубили на дрова сосновый лес. Сгустился сумрак, порывы чистого горного ветра разгоняли густые, тяжелые запахи дыма костров, овса, чечевичной похлебки, лошадей, грубо выделанной кожи палаток и тысяч немытых человеческих тел. Филипп и Александр сидели на походных кожаных стульях, грея у пылающего очага ноги в промокших сапогах. Вонючий пар, валивший от сапог Филиппа, сливался для Александра с другими запахами войны, столь же привычными и родными. Сам он был не грязнее обычного. Когда ручьи замерзали, он обтирался снегом. Его внимание к подобным вещам породило легенду, о которой он сам едва ли подозревал: люди говорили, что от него идет благоухание, как от юного бога. Большинство македонцев не мылись месяцами. Жены пластами снимали с них грязь, когда они возвращались в супружеские постели.

— Ну, — сказал Филипп, — не говорил ли я тебе, что терпение Демосфена истощится прежде моего? Я только что узнал. Он посылает войска.

— Что? Сколько человек?

— Все десять тысяч.

— Он сумасшедший?

— Нет, политик. Афинскому народу не нравится смотреть на наемников, получающих плату и прокорм в Аттике, в то время как граждане воюют. Они-то меня и тревожили; испытанные воины, слишком подвижные, чтобы терпеть их на подступах к городу. При осаде десять дополнительных тысяч — это чересчур. Теперь мы будем иметь дело в первую очередь с ними, и только с ними: они направляются прямо к Амфиссе.

— Мы дождемся, пока они туда доберутся. Что дальше?

В отсветах пламени желтые зубы Филиппа обнажились в ухмылке.

— Тебе известно, как я снял осаду Бизанфы? Проделаем этот трюк еще раз. Из Фракии пришли плохие вести, очень плохие. Мятеж, Амфиполь в опасности, на счету каждый человек, способный защищать границу. Я отправлю ответное письмо, очень ясное, четко написанное: мы уходим на север со всей армией. Моего гонца схватят, а может быть, он окажется изменником. Разведчики афинян донесут, что мы действительно отступаем. У Китиния мы спрячемся, заляжем в низине и будем ждать.

— А потом, на рассвете, атака через теснину?

— «Украденный марш», как говорит твой любимый Ксенофонт.

Они украли марш, прежде чем весенние ручьи затопили переправы. Афинские наемники честно сражались, пока оставалась надежда, потом, как любые наемники, частью бежали на побережье, частью выдвинули условия капитуляции. Большинство из этих последних кончили тем, что поступили на службу к Филиппу и, перевязав раны, уселись за добрый горячий обед.

Амфиссийцы сдались без каких-либо условий. Их правители были изгнаны, как этого требовал Дельфийский союз. Священную равнину очистили от их нечестивого землепашества и предоставили воле бога.