Бергамин встретил Мерсера более радушно – и не потому, что был меньше занят. Он встал спозаранку, успел погонять своих солдат и навестить узников, а сейчас решил подкрепиться. Магдалина в тот день не покинула крепость и не увела с собой Иснельду. Обе с утра оккупировали кухню, приготовляя различные кушанья. Что и было причиной хорошего настроения коменданта.

Других причин, к сожалению, не было.

– Молчат и запираются, – сообщил капитан, поводя длинным носом в ту сторону, откуда струились пряные запахи. Иснельда жарила рыбу. Здесь ее ели реже, чем на побережье, и не оттого, что не любили. Ближайшие к Галвину речки и ручьи обслуживали нужды литейного завода. Поэтому рыбу разводили в прудах, а для богачей вроде Орана ловили в горных речках. На стол Бергамина, разумеется, шла не форель из хрустальных горных потоков, а купленные на рынке карпы. Магдалина уснащала сковородку луком, морковью и прочим, что взошло на ее огороде между тюремными стенами.

– То есть не совсем молчат, – продолжал Бергамин, когда рыба, сбрызнутая лимонным соком, явилась на столе. – Но говорят такое… ну… это… – он готов был впасть в косноязычие, совсем как в начале знакомства. И не Мерсер его смущал, а присутствие сестры. Мало ли что она в жизни повидала. А повторять откровения публики из «круга» в обществе незамужней девицы благовоспитанному человеку не подобает. – Но это уже не моя забота. Моя забота – проследить за ними, пока меня от них не избавят.

– То есть до приезда Карвера Орана?

– И это тоже. Но наши судейские опускают руки. Никто из них не имеет достаточного опыта… нужной ком-пе-тен-ции, – последнее слово образованный комендант выговорил не без удовольствия, – чтоб разобраться в этом деле. Не то что в Фораннане или Скеле…

– Следовательно, их будут судить в Скеле? – Такой исход был вполне возможен, поскольку главная обвиняемая была родом оттуда. Если б речь шла об уголовном преступлении, дело попало бы под юрисдикцию верховного имперского суда. Но в вопросах канонического права решение оставалось за Карнионой.

– Н-не думаю. Судья упоминал о комиссии Карнионского нобилитата… собирались писать и кардиналу Скельскому… Так что разбирательство будет здесь.

Худшие опасения Гарба сбывались. Наверное, об этом он и хотел конфиденциально побеседовать с Мерсером. Что ж, представление будет по полной программе. Вот радость-то для выездной комиссии! После стольких дутых процессов (торговка М. угостила ребенка пирожком, после чего на него напала икота – явный признак злого духа; столяр Н. в кабаке уверял, что вчера, после четвертой бутылки, явственно видел диавола) – чистое, неподдельное дело о колдовстве!

– И я этому рад. Арестовывать преступников, охранять преступников я согласен. Но выбивать из них признания, особенно у женщин… это недостойно дворянина! – Бергамин уткнулся в тарелку, проглатывая слова с кусками карпа. – Скорее бы все это кончилось…

– Как ваша трагедия? – спросил Мерсер. Он вовсе не хотел, чтоб комендант в расстройстве поперхнулся рыбной костью.

Магдалина у дверей едва заметно улыбнулась и кивнула.

– Стоит, – мрачно сообщил Бергамин. – Как можно шлифовать стих в подобной обстановке!

– Кстати, хочу спросить у вас, как у драматурга… в любой пьесе должно быть пять действий?

– Непременно.

– А почему, например, не четыре или шесть?

– Но это же непреложный закон жанра! – Тема увлекала Бергамина не в пример сильнее следственных трудностей. В негодовании он бросил вилку. – Он освящен античной традицией… мудростью Аристотеля… даже дикие англичане в своих безумных писаниях соблюдают его, хотя отвергают все остальные правила.

– И значит, больше пяти действий в драме быть не может?

– В нашем мире – нет! – отрезал Бергамин. – И если услышите нечто иное – это ересь!

– Вернемся к ереси настоящей, – сказал Мерсер. – Хотя я уезжаю отсюда, и в ближайшие дни, мне бы хотелось прояснить некоторые обстоятельства. И это зависит исключительно от вас, капитан. Переписка преступников хранится здесь, в крепости. Нельзя ли мне еще раз просмотреть ее – в вашем, разумеется, присутствии, если она не под печатями?

– Печати-то мои, как налепил, так и уберу… – Бергамин задумался. – Смотрите, только недолго. И честно говоря, я уже эти письма посмотрел… я не хотел, но Гарб настаивал, и здешний писарь сделал опись. Там все либо противно, либо скучно, либо непонятно.

Что именно было ему противно, Бергамин не расшифровал, по-прежнему скованный присутствием сестры. Мерсер поймал ее вопросительный взгляд. Интересовало Магдалину вовсе не содержание писем.

– Сударыня, – обратился к ней Мерсер, – я слишком долго злоупотреблял вашим гостеприимством. Теперь я перебираюсь в гостиницу и прошу позволить забрать свои вещи.

– Разумеется. – Она произнесла это без обычной дрожи в голосе. Поскольку уже не было причины бояться, что Мерсер узнает их семейную тайну. – Вы зайдете к нам перед отъездом?

– Не знаю, сударыня; как сложится. В любом случае я дам знать о себе.

– Ну, тогда не будем терять времени. – Бергамин вытер руки салфеткой и поднялся из-за стола.

Мерсер поклонился Магдалине и последовал за комендантом. По крытому переходу они двинулись в Северную башню, где хранились вещественные доказательства, изъятые у преступников. И те смертоносные составы, что с величайшими предосторожностями доставили сюда из подвала пуговичной мастерской, и те, что раньше попали в крепость из дома Филобет-Драгонтины. По пути Мерсер вспоминал, как определял их компоненты.

Тирьяк (или «южная дурь»), наперстянка, отвар из листьев тополя, ползучая лапчатка, миндальное масло.

Или:

белладонна, дурман, белена, сельдерей, петрушка – и все на свином жире.

И еще большое количество полынного масла. Это уже для мужчин – укрепляющее средство. А укрепление им, при таком множестве женщин, было необходимо.

Никакой крови летучей мыши или жира младенцев, которые считались непременными ингредиентами ведьминских снадобий. Но это и не было нужно. При желании обвинение могло счесть доказательством преступления любую кухонную приправу: масло, растительное или животное, петрушку, укроп… и базилик, разумеется.

Тут и Магдалина с ее огородом и курятником могла попасть под подозрение.

Не потому ли, подумал он, отравители нынешнего времени охотней пользуются минеральными ядами. Лучше, чтоб тебя сочли уголовным преступником, который способен попасть под амнистию или императорское помилование, чем колдуном.

Но к данному делу это не относится. У местной публики были и минеральные яды, и всякие дурманящие вещества. Причем если первыми травили других, то дурман приберегали для собственного круга.

Они остановились у обитой железом двери, и Бергамин достал связку ключей.

– Проверим, все ли в целости.

Слова коменданта предназначались не Мерсеру, а часовому, обнимавшему возле двери мушкет.