Обиженных режимом, размышлял он, в стране немало, нужно только суметь организовать их, не привлекая внимания властей.

Прежде всего, Миллеру удалось разыскать нескольких сотрудников бывшего ведомства Четопиндо, филеров, полицейских, оставшихся без работы. Кое-что он наскреб среди деклассированных элементов Королевской впадины. На руку Миллеру была и либеральность режима Орландо, ведь именно благодаря ей он оказался вновь на свободе.

Впрочем, накопивший немалый опыт Карло отдавал себе отчет, что либерализм — это до поры до времени. Лишним напоминанием об этом послужил показательный процесс над группой диверсантов, которые пытались взорвать центральный причал Королевской впадины и были пойманы с поличным: революционная охрана в порту работала четко. Процесс, получивший в стране широкую огласку, шел долго. Приговор, вынесенный судом, был достаточно суров, и это заставило многих противников режима на время затаиться.

Миллер раз и навсегда взял за правило вербовать в свою группу только тех, в чьем желании свергнуть Демократическое правительство был вполне уверен, как и уверен в том, что они не смогут выдать его без того, чтобы не засветить свое преступное прошлое и тем самым не набросить на себя петлю.

Одним из первых он завербовал Ильерасагуа. Нужно было оружие, а для начала — хотя бы взрывчатка, самодельные бомбы.

…Приняв решение относительно Ильерасагуа, Миллер отправился на окраину страны, в дальний городок, по проторенному пути. Однако ехал он теперь не в шикарной машине и даже не автобусом, а автостопом: приходилось экономить каждый сентаво. Отзывчивые оливийцы чаще всего шли навстречу просьбе угрюмого пешехода с котомкой за широкими плечами. Уговорами и угрозами ему удалось заставить Ильерасагуа по-прежнему выполнять задания по изготовлению взрывчатки.

Подобным образом Миллер, не жалея усилий и времени — благо последнего у него было достаточно, — без устали вербовал в свою группу всех кого можно, докладывая о каждом своем шаге непосредственно Шторну.

— Мы должны нанести Орландо удар в самое чувствительное место, — принимая доклады, инструктировал Шторн. — Меднорудный комбинат — сердце Оливии. Медь — основная статья дохода страны. Заваруха, которая начнется на руднике, неизбежно отзовется по всей республике…

x x x

Иван Талызин быстро втянулся в трудовой ритм, которым жил медеплавильный комбинат. Правда, комбинат лихорадило, случались поломки, аварии, но все сглаживалось энтузиазмом рабочих.

У Талызина быстро появились новые друзья, общие интересы. Работал Иван до полного изнеможения — иначе он просто не мог.

Однажды, размахивая листом ватмана, Талызин вбежал в приемную дирекции.

— Директор на месте? — спросил секретаршу.

Завидев Талызина, секретарша вспыхнула: к светловолосому «руссо» она почувствовала симпатию, как только он появился на руднике.

— На месте, сеньор Талызин. — Секретарша хотела добавить, что директор не принимает, но Иван уже рванул тяжелую дверь.

Директор сидел за столом, просматривая американский иллюстрированный журнал. На столе дымилась чашечка кофе.

— Послушайте, сеньор директор… — начал Талызин.

— Я сейчас не принимаю, сеньор Талызин, — буркнул недовольно директор, отрываясь от журнала и поднимая взгляд на вошедшего Ивана.

— У меня срочное дело.

— Для срочных дел есть приемные часы.

— Вы хотите, чтобы шахту затопило? — спросил Талызин, хлопнув свободной рукой по ватману.

Глаза директора блеснули.

— Скажите-ка, сеньор Талызин, — спросил он вкрадчиво, — вы спасать нас приехали или работать?

— Я проверил расчеты новой дренажной системы…

— Эти расчеты не входят в ваши обязанности, — перебил директор, не повышая тона.

— Я привык делать не только то, что ограничено рамками… — начал Талызин, изо всех сил стараясь говорить сдержанно.

— Ваши привычки, сеньор Талызин, меня не интересуют. Мне важно одно: чтобы каждый отвечал за свой участок. Понимаете, сеньор Талызин? Свой, а не чужой. У вас дома, может быть, свои порядки. Привыкайте к нашим. — В его голосе послышались угрожающие нотки. — Вы тут у нас без году неделя, сеньор Талызин, не знаете специфики местных условий… Мой комбинат — предприятие весьма сложное…

«Почему он говорит — „мой комбинат“? — подумал Иван. — Насколько мне известно, медеплавильный комбинат национализирован».

— Разве дело в терминологии?.. Да вы садитесь, сеньор Талызин, — спохватился директор, словно угадав его мысли. — Так в чем там, собственно, дело с дренажной системой?

Талызин сжато и толково пояснил директору, что новая система дренажа может выйти из строя и затопить центральный ствол шахты.

— Пожалуй, в том, что вы говорите, есть инженерный смысл, — важно кивнул директор, разглядывая лист ватмана, испещренный карандашными пометками Талызина. Вверху листа красовалась резолюция «Принять к исполнению» и размашистая подпись главного инженера. — А как попал к вам этот лист, сеньор Талызин?

— Любой инженер, если захочет, может взять его в конструкторском отделе.

— Непорядок…

— Благодаря этому непорядку…

Директор неожиданно расцвел в улыбке.

— Спасибо, сеньор Талызин, — произнес он прочувствованно. — Я вижу, вы болеете за наш комбинат. Для меня ценно ваше мнение, сеньор Талызин. Вижу, что вы человек знающий и добросовестный. Попробуем изыскать для вас премию…

— Я не из-за поощрения пришел к вам, сеньор директор, — пожал плечами Талызин.

Воцарилось неловкое молчание. Директор постукивал пальцами по столу и поглядывал на Талызина, давая понять, что аудиенция закончена.

— Это не все, — нарушил паузу Талызин.

— А что еще?

— По-моему, нужно принять меры, чтобы такое впредь не могло повториться, сеньор директор.

— Что вы имеете в виду?

— Необходимо обсуждать с рабочими каждый новый проект.

— Так мы, сеньор Талызин, не работать будем, а только митинговать. А нам нужны не обсуждения, а медь. Ее ждут не только Оливия, но и наши партнеры по торговым соглашениям, в том числе и ваша страна.

— Интересно, знает ли Орландо Либеро о том, что происходит на комбинате?

Вопрос насторожил директора.

— Мы стараемся работать, а не жаловаться, сеньор Талызин, — сказал он. — Наши трудности — это болезнь роста. Случаются, конечно, и ошибки. Никуда не денешься! Ваш вождь Владимир Ленин сказал, что умен не тот, кто не делает ошибок: таких людей нет и быть не может. Умен тот, кто извлекает из ошибок уроки…

— И быстро их исправляет, — машинально закончил Талызин. — Вы читаете Ленина?..