Все это так. Но они же с перепугу могут таких дров наломать, что мало никому не покажется, а то, что сами в этой каше сгинут, так от этого всем прочим не легче нисколько.

79

20 августа, 3 часа ночи. Страх бывает нормальный — если сейчас тебя будут бить и, может быть, убьют (когда бьют, уже не страшно, не до того). Реакция на такой страх тоже нормальная — ты будешь защищаться или убегать. Но бывает другой страх. Он не имеет объяснений. Такой страх я пережил один раз в жизни, в собственной постели, на грани сна и яви.

Я лежал с закрытыми глазами и видел абсолютно черный силуэт — плечи и голову. Силуэт проявлялся на фоне рассеянного света, как если бы я увидел его в предрассветных сумерках, когда солнце еще не взошло, но уже довольно светло. Он был развернут ко мне «лицом». Граница между рассеянным светом и абсолютной чернотой была резкой и отчетливой. Я не могу сказать, двигался он или оставался неподвижен.

Угроза, которая от него исходила, не имела никакого отношения к действительности. У нее не было причины. Это был сгусток чистого ужаса. И он смотрел на меня всем силуэтом без глаз и без лица. И я понимал: он — мужского пола, что вообще-то ниоткуда не следовало. Плечи смотрели так же внимательно, как и лоб.

В юности я часто ходил в Кинотеатр повторного фильма у Никитских ворот. В фойе перед сеансом сидел маленький толстый человек с огромными выкаченными глазами и раздувшимся зобом. Вероятно, он страдал базедовой болезнью. Он за полтинник — серьезные деньги, дороже, чем билет в кино, — вырезал ножницами силуэт заказчика. Свой портрет я заказывать не собирался, но часто смотрел, как работает художник.

Он вырезал силуэт из черной плотной бумаги очень быстро — буквально за минуту. В этом было что-то мистическое — не в самом портрете (сходство было весьма приблизительное): у мастера дрожали руки. Тремор был как после недельного перепоя, но пальцы его оставались в целости, а все разрезы выходили точными и уверенными. Портрет рождался из хаоса случайных движений. Это было странное и притягивающее зрелище. Тогда я обратил внимание, что силуэт смотрит на тебя всем корпусом. Он похож на замочную скважину, заглядывая в которую, ты можешь увидеть бездну.

Тот силуэт, который я видел во сне, тоже был весьма приблизительным, но он принадлежал человекоподобному существу. То ли у него были немного взлохмачены волосы, то ли на нем был какой-то головной убор — что-то вроде фуражки набекрень. Он был отчетливо асимметричен. Правое плечо — выше левого. Как будто у вырезавшего все-таки дрогнула рука.

Его «взгляд» был нечеловеческим, но он почему-то интересовался именно мной, и я понимал, что он пришел именно ко мне и происходящее не случайно.

Мне доводилось смотреть в глаза настоящему убийце. Не уличному хулигану, который тоже может наделать плохих дел, а настоящему киллеру, для которого убийство — работа, не самая, надо сказать, приятная. Этот человек был совершенно не похож на симпатичных киношных убийц. Но в глазах этого киллера все равно оставалось что-то нормальное, какое-то исчезающее тепло, не к жертве, а, может быть, к себе.

Мой ночной гость был другим. Мне хочется сказать, что он пришел из другого мира, но я не знаю никакого другого мира.

Я почувствовал, как ледяной ужас сковывает не только тело, но и то, что, вероятно, следует именовать душой. В этом состоянии не было паники — происходившее отличалось необыкновенной ясностью, даже резкостью восприятия.

Я находился в полном сознании. Я сказал себе: «Если сейчас ты не сможешь проснуться, ты этого не выдержишь и не проснешься никогда». И я начал просыпаться. Это была безнадежная борьба, в которой у меня не было ни одного шанса. Но он меня отпустил. Убивать меня, вероятно, не входило в его планы.

Силуэт померк, и я открыл глаза. Ни малейшего сомнения, что случившееся не было обычным сном, не осталось. Просто сон использовался кем-то как канал связи. Сердце колотится. На лбу холодный пот. Рядом посапывает Оля. Я прижался к ней, пригрелся и уснул.

Больше ко мне не приходили. Пока не приходили.

20 августа, около 20 часов. Включаю телик. Ага. Обращение Президента России Бориса Ельцина. Наверно, ролик разослали местным кабельным ТВ. И они крутят, никого не спрашивают. Диктор в рубашке без галстука, усталый и какой-то растерянный. Говорит: сегодня назначен штурм Белого дома. Всех честных людей приглашают на защиту демократии. Поработать живым щитом и пушечным мясом. Все понятно.

Хватит мне дурака валять, пора и делом заняться. Хорошо все-таки, что ни Оли, ни детей дома нет. Если бы они дома были, я бы не решился. А так я знаю, что мне делать. Лягушка, ну давай, поработай еще разок, может, последний. Набираю Светкин номер.

— Привет, что поделываете?

— Мы собираемся с Толиком к Белому дому.

— Лихо. Это же опасно очень.

— Наверно.

Нет, Светка молодец, с собой не зовет. Оставляет мне полную свободу выбора.

— А можно мне с вами?

— Ну если хочешь — пошли.

Странное ощущение. Вроде и не страшно. Ладно, как говорила Гиппиус, буду интересоваться интересным.

Встречаемся на «Белорусской кольцевой». Народу битком. Девчонки листовки раздают. Стены сплошь оклеены газетами. Просто праздник стенной печати. Выходим на «Краснопресненской» и идем к Белому дому. Здесь много людей. Прямо в переулке стоит танк. На нем девушка. Кричит: «Они струсили! Язов подал в отставку! Они разбегаются!». Неужели? С чего бы это? Очень хочется ей верить. Спускаемся к Белому дому. Все вокруг слушают радио.

Юноша в кожаной куртке обнимает девушку, прижимает ее к себе. Как будто хочет ее спрятать. Любит, наверное. Чего сюда притащил? Да ведь девушки нынче самостоятельные, еще неизвестно, кто кого притащил. Я бы Ольгу ни за что не пустил. В глазах юноши стоит страх. Неужели у меня такие же глаза?

Мы куда-то идем. Здесь люди уже давно. Они собраны и деятельны. Каждый знает свое место, а мы пока не вписываемся. Садимся у костра. Какое-то броуновское движение. Все пытаются что-то узнать. Радио ни на секунду не умолкает. Возникают, циркулируют и растворяются слухи. Все об одном и том же: либо сейчас начнется штурм, либо ГКЧП накрылся медным тазом.

Напряжение растет. На Садовом начинается стрельба. Мы вскакиваем на парапет: отсюда видно, как в небо уходят трассы. Очень красиво. У меня дрожат колени. Я матерю себя последними словами. Но стоять не могу. Сажусь на парапет и независимо закидываю ногу на ногу. Вот, блин, защитник выискался. Стрельба быстро смолкает. От Садового подходят люди. Танки протаранили баррикаду из троллейбусов. Много раненых и погибших. Но танки ушли. Садовое пустое. Теперь надо ждать настоящий штурм. Он начнется в ближайшие часы.

Литовец рассказывает, как надо останавливать танки. Он опытный: в Вильнюсе уже занимался этим делом.

— Танк надо окружить и медленно отступать. Ни в коем случае не бросаться под траки. На броню тоже прыгать не надо. Просто остановить. Обзор нельзя закрывать — механик должен все видеть. Сослепу он может таких дел наделать… Пусть смотрит и видит, что мы люди, и он — человек. Это и есть наше оружие.