— Нет. Пусть это будет от моего имени — тогда военные не смогут возражать. Я не имею в виду разворачивать на Политбюро дебаты по этому вопросу, а прямо дать поручение.

В своем дневнике я записал: «Ощущение от беседы с Горбачевым очень сильное. С Брежневым, Черненко и даже Андроповым чувствовал, что будто имеешь дело с инопланетянами. Они тебя не понимали. А это, наконец, нормальный человек. Он располагает к себе своей искренностью. Приветлив, доброжелателен, и за всем этим чувствуются энергия и твердость. Ему нравится говорить, чтобы его слушали».

В тот вечер мы допоздна сидели с Виктором Карповым — готовили болванки новых советских инициатив и рассуждали: что происходит. Рождается новый внешнеполитический курс Советского Союза? Или Горбачёв завяз в непроходимых дебрях внутренних реформ и теперь ищет лёгкой славы на международной арене?

Ответа не было. Карпов шутил:

— Девять месяцев как Горбачёв у власти. Наконец наступили роды. Вот только кто рождается? Мальчик? Девочка? Только бы не дебил.

События далее развивались стремительно. 2 января 1986 года, сразу же после Нового года, Политбюро приняло развернутое решение по записке ЦК, представленной Горбачевым. В отношении Стокгольмской конференции в нем говорилось:

«Поискать конструктивные подходы к вопросу об уведомлении о самостоятельной деятельности ВМФ, а также о численности войск, участвующих в учениях, уведомления о которых являлись бы обязательными».

Горбачёв так подытожил обсуждение этого вопроса:

— Необходимо действовать в духе Женевы. Осуществлять дипломатическое давление. США несколько приглушили критику в наш адрес, создают видимость диалога. Но реальных шагов с их стороны не было ни в Женеве, ни в Вене, ни в Стокгольме.[137]

Теперь мы сидели в МИДе на Смоленской, не разгибая спины, и «строгали» Заявление Генерального. Неподалеку в Министерстве обороны на улице Фрунзе наши коллеги строчили свой проект. Эксперты обоих ведомств сновали туда сюда по Арбату, стараясь вынюхать, что готовят «партнеры». C тех пор с легкой руки острослова Квицинского Арбат стали называть «Военно— Грузинской дорогой».

6 января 1986 года, понедельник, 11 часов.

В кабинете у генерала армии В.И. Варенникова собралась Малая пятерка.[138] Как назло, в это утро у нас была встреча с французской делегацией, приехавшей на консультации. Но гостей пришлось бросить и поспешить в Генштаб.

Мидовцы выложили на стол документ на 16 страницах, в котором перечислялись предложения, высказанные у Горбачева. Военные критически отозвались о них и противопоставили свой проект из пяти пунктов: два по ядерно— космическим вооружениям, и по одному на химию, Вену, Стокгольм. Практически в них не было ничего нового — так, перепев старых позиций.

Начался затяжной, и главное безрезультатный, спор. Когда дело дошло до Стокгольма, я изложил те же соображения, что неделю назад на Старой площади. Генерал— лейтенант В.П. Стародубов назвал их «сдачей позиций». Его поддержал представитель КГБ Б.С. Иванов. Их контрпредложение предусматривало установление границы, прилегающей к Европе морской (океанской) зоны применения мер доверия, 40— ым и 60— ым меридианами с Запада и Востока, а с Севера и Юга — 80— ой и 30— ой параллелями.

Но это была давно проигранная карта, которая отбрасывала дело назад ко времени выработки Мадридского мандата. Еще тогда нечто подобное не раз и безуспешно выдвигалось советской стороной. Об этом было прямо сказано на Пятерке.

В общем, разошлись ни с чем.

7 января, вторник, 17 часов.

В том же составе снова встретились в кабинете у Варенникова. Начался «обмолот» тех же позиций — без проблеска надежды. Подход военных стал даже жестче. Время клонилось к вечеру. Неожиданно Варенников распространил страничку с программой трехэтапного уничтожения всего ядерного оружия в течение 15 лет до конца 2000 года. На наши недоуменные вопросы, как это понимать, он ответил:

— Я не хотел бы прибегать к этому аргументу, но вопрос согласован на самом верху. Поэтому критика должна быть конструктивной.

Тем не менее, ему определенно сказали, что эта программа возвращает нас в эпоху пропагандистских кампаний Хрущева о всеобщем и полном разоружении. Она совершенно нереальна и неприемлема для Запада. До тех пор пока Советский Союз имеет подавляющее преимущество в обычных вооружённых силах, все разговоры о ликвидации ядерного оружия будут выглядеть, как пропаганда, рассчитанная на простаков. Более того, новый проект перечеркивает те наметки договоренности о сокращении СНВ, которые были достигнуты Рейганом и Горбачевым в Женеве, и, по сути дела, делает ненужными все ныне идущие переговоры по разоружению в Женеве, Вене и Стокгольме. Иными словами, он идет вразрез с тем поручением, которое дало нам Политбюро.

После недолгих пререканий Варенников сказал, что он не считает нужным вести дискуссию по этому поводу. Через полчаса сюда придет маршал Ахромеев — сейчас он у Шеварднадзе — и сделает важное сообщение.

Вскоре действительно появился Ахромеев. Он чем— то напоминал александровского любимца графа Аракчеева. Невысокого роста, сухощавый, прямой, как палка, с клочьями седых волос и сверкающими глазами, Ахромеев не вошел, а ворвался в кабинет — такими стремительными были его движения.

— Товарищи офицеры, встать, — скомандовал Варенников.

— Мы год работали, — начал без всяких объяснений Ахромеев. — Эта проработка велась в строгой тайне. Даже операторы, работавшие по направлениям в делегациях, ничего не знали об этом. И вам на первом заседании Пятерки не говорили, потому что не было еще готово. Даже министр обороны не знал!

Для нас это прозвучало, как явная липа. Мы переглядывались и улыбались. Квицинский громко захохотал демоническим смехом. Но Ахромеев и бровью не повел — только на мгновение еще плотнее сжал свои тонкие губы.

— Теперь все готово. Генерал Червов летал сегодня на юг и доложил эту программу Генеральному. Он ее одобрил. Так что вопрос решен.

Все мы работаем для безопасности Советского Союза. Поэтому я говорю здесь прямо и открыто: мы прорабатывали вопрос о сокращении РСД. У меня в кабинете горы этих проработок. Не можем мы пойти на их сокращение без учета ядерных средств Англии и Франции. Это было бы равносильно одностороннему разоружению. Мы не допустим повторения 50-х годов, когда нас заставили сократить армию до 2х миллионов человек. До сих пор мы не можем от этого оправиться, например, по авиации и артиллерии.