Он молча открыл глаза. Отец Игнасио прижал палец к губам и попятился.

Лишь отойдя подальше, отец Игнасио оглянулся – люди спали, закутавшись в одеяла, каждый сам по себе… Он присел на песок, и Томпсон сел рядом с ним.

Томпсон молчал. Волны все набегали и набегали на берег, и теперь было видно, что они чуть заметно светятся. Вдалеке черной глухой стеной высился лес.

Отец Игнасио кашлянул, пошевелился и лишь потом негромко проговорил:

– Вам по душе то, что тут происходит, Томпсон?

Охотник повернул голову и внимательно поглядел на него. Глаза его сейчас казались черными.

– Положим, нет, – наконец проговорил он, – что с того? Уж такая у меня работа. Я всякого навидался. Мало что меня способно напугать в этом мире, святой отец.

– А в том?

Охотник вновь замолчал. Какое-то время он сидел, тыча в песок щепочкой, потом сказал:

– Верно. Паршивое место. Черное колдовство, все такое. Не для белого человека. Мы к такому непривычны, вот в чем дело. Какой-нибудь их нгомбо, из самых сильных, может, и одолел бы его, но, скорее всего, он просто посоветовал бы убираться отсюда – и чем быстрей, тем лучше. И сам бы смылся первым.

– Томпсон, – сказал отец Игнасио, – пока Аттертону кажется, что он может добраться до города, он не уйдет.

– Похоже на то. Он свихнулся на этом городе, вот что я вам скажу.

– Да, потому что у него остается надежда, пока…

Он запнулся.

– Да? – услужливо подсказал Томпсон.

– Пока жив этот юноша. Арчи.

Вот все и сказано. Отец Игнасио чувствовал облегчение и звенящую пустоту.

Томпсон вновь надолго замолк. Потом сказал:

– Вот, значит, к чему вы клоните. Значит, я должен прикончить его, так? Почему я?

– Я старик.

– Чтобы выстрелить в человека, не нужно быть молодым и сильным.

– Карабин у вас.

– Нет, постойте! Если бы вы решились прикончить парня, вы бы просто взяли у меня карабин, не спрашивая, и сделали свое дело. А вы будите меня, заводите тут разговор.

– Я…

– Теперь дайте мне сказать. Хотите остаться чистеньким? Не губить свою бессмертную душу? Хотите, чтобы я сделал за вас черную работу? Убил человека?

– Он не человек, – сказал отец Игнасио, – больше – нет.

– Можете это доказать?

– Каких доказательств вы требуете? Он сросся с этой тварью. С этим демоном. Понимаете?

– Нет. Пока что малый не сделал ничего плохого. Ни вам, никому другому. Ни мне. Хотите его убить? Валяйте. Дело ваше. Но не впутывайте в это меня.

– По крайней мере, не мешайте мне, – отец Игнасио медленно поднялся. В голове гудело – видно вновь будет приступ, подумал он.

– Не могу вам этого обещать, – Томпсон оскалился. – Он, по крайней мере, не сумасшедший. Если кто здесь и сумасшедший, то не он. Аттертон – вот кто полный псих. Почему бы вам не пристрелить Аттертона, святой отец?

– Изыди, – сказал отец Игнасио и побрел к погасшему костру, слыша, как в спину ему смеется Томпсон.

* * *

Элейна плакала, прижимая к губам тонкую руку. Отец Игнасио видел, как трясутся ее плечи.

Что-то творилось там, за белыми скалами, – точно пущенный по воде плоский камень, странно отчетливо отражаясь от поверхности, до них доносились звуки – тонкий, режущий уши визг, странное липкое чавканье. Потом все стихло. Мэри, ухватив его за рукав, выглядывала из-за спины, ее расширенные глаза, казалось, вбирают в себя блестящую гладь озера.

– Вот он, отец Игнасио, – прошептала она, обдав его ухо горячим дыханием, – вот он…

Солнце отражалось от поверхности воды – сотни и сотни жидких зеркал, и оттого отец Игнасио никак не мог разглядеть, кто идет им навстречу. Лишь когда черная точка превратилась в человека и человек стал выбираться на берег, он узнал Арчи.

Без привычного одеяла на плечах, мокрая рубаха липнет к плоской юношеской груди.

– Элейна! – крикнул он радостно, и его голос звенел в столбе ослепительных радужных брызг. – Элейна!

И остановился, словно наткнувшись на ее слепой взгляд.

– Элейна? – неуверенно произнес он.

– Ненавижу тебя! – она всхлипнула, отвернулась и бросилась прочь.

Радостная улыбка исчезла с лица юноши, он словно выцвел и сгорбился. Мэри нерешительно подошла к нему, заглядывая в глаза, но он словно ее не заметил. Зато, уставившись на неподвижно стоящего рядом отца Игнасио, жалобно спросил:

– Почему так? Он же сам хотел. Я что, не должен был соглашаться? Освободиться?

– Отдав своего демона другому человеку?

– Но он же сам хотел, – механически повторил Арчи. – Он теперь там, куда так мечтал попасть. В затерянном городе. В древнем храме. Послушайте, отец Игнасио, я не хотел этого говорить, раз уж он не мог увидеть своими глазами, но там и впрямь нечто удивительное. Нечто потрясающее. Я видел.

Видел? Он видел то, чего хотел дагор, и Аттертон сейчас увидит то, что покажет ему дагор. И как проверишь, кто прав, если человеку без дагора путь туда заказан? Странно, однако, что дагор так легко отпустил его. Или ему все равно, на ком сидеть?

– Что он там делает? – спросил отец Игнасио.

– Исследует город, конечно, – сказал юноша, – у него блокнот, и он делает зарисовки, и копирует надписи на стенах, и еще… отец Игнасио, я вас умоляю, поговорите с Элейной. Она сердится на меня…

– Это пройдет, – сказал отец Игнасио, – насколько я знаю молодых женщин, это пройдет. Идите, Арчи, помогите Томпсону. Он там, кажется, собрался ловить рыбу…

* * *

Аттертон вернулся, когда начало темнеть и озеро вновь замерцало расплавленным густым золотом. Куртка его была плотно застегнута на груди, полевая сумка тяжело колотила по бедру.

– Элейна! – в свою очередь крикнул он торжествующе. Потом, оглядев пустой берег, сокрушенно сказал: – Она даже не вышла меня встретить.

– Ее можно понять, – сухо сказал отец Игнасио.

– Никто не вышел. – Радость покидала лицо Аттертона, лицо его словно выцветало и темнело по мере того, как меркло пляшущее на воде алое солнце. – Кроме вас.

– Да, – согласился священник. – Они теперь будут сторониться вас… какое-то время.

Пока не привыкнут, со скрытой иронией подумал он, к Арчи-то они привыкли.

– Как прокаженного? – горько спросил Аттертон.

– Да…

– И Элейна?

– Она тем более, я полагаю.

– Но я… – он запнулся. Потом продолжил: – Это же и ради нее. Ради нас. Это дело всей моей жизни, а она всегда разделяла со мной все. Она – замечательная женщина.